Мой Ventus прикасается к книге на моих коленях, перелистывает несколько страниц - пустых. Ни одно перо не касалось этого кирпичного окраса, ни одно чернильное пятно не обрызгивало мой блокнот. Он был пуст, и каждый день я воображала себе новые истории.
Ventus говорит, что книга интересная.
Я теряюсь в черных и мыльных очертаниях его лица, ведь сидим мы без света - последняя свеча догорела пару часов назад, а Matrem велела мне экономнее распоряжаться любыми запасами в доме, ибо более ничего в больших количествах не имелось. Окна в горнице отсутствовали - темнота; представляю, как меня освещает красная луна, которая уже несколько тысячелетий ведет свой парад, не сходя с неба. Я представляю иссохшее солнце, когда-то восходившее над нами - пустое и нежеланное. Красная луна затмевала его и прогоняла прочь, а мы кланялись ей и благодарили за то, что она не дает солнцу высушить наши плодородные почвы и многочисленные посевы. Однако после мы узнали, что красная луна попросту выжигает их, не солнце -- она. Но было поздно - солнце изгнали из деревни Oblitus, а земли не смогли вновь выращивать на себе живое.
Все умирало или уже умерло, и только мы были позабыты смертью.
- Я хочу увести тебя в сад Paradiso. - Поцелуй теплых губ в висок. Молча отвечаю, что согласна.
Тогда Ventus откладывает книгу на мою bed, стаскивает красный плед на пол, а меня подбирает на руки. Я обхватываю руками его плотную шею, впиваюсь пальцами и внимаю неровному дыханию. Рука его скользит внутрь бедра, и платье оказывается задранным.
Страсть - notionem, не имеющее ни места, ни времени. Две чаши страсти сталкиваются и сливаются друг с другом.
- Matrem, -- шепчу я, когда Ventus водит пальцами у меня под подолом платья, после чего выпускаю тихий вздох и мысленно прошу его не останавливаться.
Matrem на кухне - готовит. Пара свеч освещает стол для готовки, а красная луна наблюдает за женщиной из окна. Когда Matrem покинет кухню, она затушит обе свечи.
И Ventus также понимает то, отчего склоняется и укладывает меня на мою bed; после - возносит мои руки у меня над головой, прижимает запястья друг к другу и целует в шею. Я хочу скрепить мужчину в объятиях, но он не позволяет. Его горячие губы на шее - извне, осушают горло - внутри; я говорю:
- Te amo.
- Te amo, - отвечает Ventus и вновь танцует с бедрами.
Пара движений задирает платье: Ventus подбирается к добыче, и я слышу - право, слышу! - как он улыбается. Он плавно погружается в naturale eius debent. Я умоляю высвободить мои руки: умоляю, да только мольбы эти услышаны быть не могут. Сколько сотен лет мы сбегали в сад Paradise, как глубоко и досконально мы друг друга изучали, но мы выпустили из собственных мыслей наш дом и наши занятия amare в нем.
Толстые матрасы сгибаются под весом двух тел, сквозняк щекочет кончики пальцев рук, протянутых над моей головой, и я топлюсь в губах Ventus, а он во мне.
Я слышу, как Matrem роняет нечто - подаюсь грудью вперед, и Ventus прикусывает меня, веля молчать. Во рту становится солоно, а ругательства Matrem сыплются из нее как зерно из дырявого мешка.
Наше бессмертие не может быть окончено, пока есть хоть одна неизведанная нами частица тела Ventus или Puella. Бессмертие хранится в amare как в сосуде.