Послышался дружный звон колоколов. Словно не веря своим ушам, Джулио вышел на улицу — городские часы торжественно отбивали полдень, с соседней Пьяцца Толомеи им вторила церковь Сан Кристофоро. Народ постепенно заполнял улицы города, чиновники спешили в конторы.
— Ну что ж, мы закрываемся! — сообщил Джулио с довольным видом.
Низар откланялся и зашагал в сторону дома: он арендовал виллу неподалеку от Порта Камоллия.
Пять минут спустя часы повторно пробили полдень; Джулио казалось, что на этот раз они обращаются именно к нему, и каждый удар был для него весел и сладок, как сахарный леденец.
III
После обеда Никколо по обыкновению бывал в хорошем расположении духа, но стоило кому-то сказать что-то лишнее, как он опять приходил в ярость.
Закончив трапезу, Джулио, как правило, занимался с племянницами, Энрико же уходил вздремнуть часок-другой.
— Как же меня раздражают все эти ваши разговоры! — бушевал Никколо. — А ведь я превосходно себя чувствовал! Оставьте меня в покое, лучше поговорю сам с собой — все равно вы меня не понимаете!
Никколо медленно вышел из дома, тяжело дыша; лицо его было покрыто испариной, хотя на дворе стоял октябрь. Как и братья, он страдал от подагры и, наевшись до отвала, с трудом волочил ноги.
Очутившись на улице, Никколо попытался придать себе веселости, однако если кто-то из прохожих отвечал ему улыбкой, он тут же мрачнел, словно его оскорбили.
Прогулка в парке Лицца[2] заняла у Никколо ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы выкурить сигару; после этого он направился в лавку, где его уже поджидал давний друг Витторио Корсали, страховой агент.
— Знаешь, я сегодня что-то не настроен разговаривать. Это так утомительно!
— Не понимаю, как я мог тебя утомить, я еще и рта-то раскрыть не успел…
— Какая разница! Меня и молчание сегодня раздражает!
— Мы тут потолковали с твоим братом Джулио: у меня есть для тебя выгодное предложение.
— Не нужно мне никаких предложений! Обсуждайте, что хотите, только без меня! Ничего сегодня не желаю слышать, даже жужжанья мух!
Он вызывающе засмеялся. Смех был буйный, страстный и горький одновременно.
— Зайду в другой раз, когда ему станет лучше… — сказал Корсали, обратившись к Джулио.
Тут Никколо окончательно рассвирепел:
— Я предупреждал тебя, чтобы ты молчал! Что здесь непонятного! Или вытолкать тебя в шею? — он тяжело дышал, кусая себе пальцы.
Корсали, обиженный таким приемом, несмотря на настойчивые призывы Джулио не принимать сказанное всерьез, решительно направился к двери. За его спиной снова раздался хохот — на этот раз добродушный, и Корсали застыл от удивления.
— Ты что, шуток не понимаешь? — сказал Никколо.
— С друзьями так не шутят.
Никколо задели эти слова, он посмотрел на Витторио хмуро и вызывающе.
Корсали носил белесые усы, был тощим и лысым; когда он разговаривал, то имел странную привычку скалить зубы, что делало его похожим на лису.
— Сделай милость, скажи, когда будешь готов поговорить, — сказал Джулио брату.
— Когда угодно, только не сегодня.
— Завтра я должен ехать в Радикондоли[3] по делам страховой компании. Там у приходского священника я видел серебряное распятие…
Последние слова заинтересовали Никколо. Он резко обернулся и спросил:
— Он его продает?
— Именно поэтому я и пришел.
Никколо, казалось, разозлился, будто Корсали в чем-то провинился:
— По-твоему, оно мне понравится?
— Думаю, да.
— Ты в таких делах не разбираешься, я тебе не доверяю.
— Уж совсем за простака меня держишь!
— И сколько он просит? Скряга, небось? — спросил Джулио.
— Вроде как двести.
Никколо задрожал от возмущения:
— Передай этому священнику, пусть подавится своим распятием! Я с такими, как он, дел иметь не хочу, я покупаю только у тех, кто не умеет торговаться. Увижу его у нас в лавке — поколочу, честное слово! Так и скажи! Пусть держится от меня подальше!
2
Лицца — парк в Сиене, находящийся неподалеку от Крепости Санта Барбара (она же Крепость Медичи).
3
Радикондоли — небольшой тосканский городок, расположен между Сиеной и Вольтеррой, в предгорьях Аппенин.