Солнце опустилось до горизонта. Шхуна, белея всеми своими огромными парусами, шла к противоположному. Между нею и бригом было уже около трёх миль.
– Хороша посудина, – произнёс ван Страттен, приняв трубу, протянутую Гастоном, – и чёрт бы с ней, пусть идёт. Клермон, ты зачем поднялся на палубу?
– Чтобы броситься за борт, если мне станут надоедать, – ответил Клермон невиданной дерзостью и побрёл вдоль борта на бак. Его сердце мучила и терзала тоска, которую объяснить он ничем не мог. Ей нужно было найти какой-нибудь выход. И бедный парень заплакал. Никто этого не видел, поскольку он склонился над бортом, и его слёзы капали в океан – теперь уже Тихий. Тот пожирал их всею своею необозримостью, глубиной и очарованием. Так пожрёт он, должно быть, всю его жизнь. И всю его смерть. Волосы Клермона шевелил ветер. Солнце осело за горизонт, и шхуна исчезла примерно в тот же момент.
Безоблачное, глубокое небо уже сияло необычайно яркими звёздами, когда Том и Стивен вдруг обратились к Клермону с просьбой поискать Энди, который был нужен им для какого-то очень срочного разговора. Нехотя решив выполнить эту просьбу, Клермон спустился по трапу и подошёл к каюте француженок. Из каюты слышался хохот. Кок постучал. Никто не ответил. Тогда Клермон тихонько приоткрыл дверь. И в этот же миг широко открылся у него рот.
Никто его стук даже не услышал, так как смеялись громко, а на столе поблёскивали бутылки. Открытый иллюминатор пропускал свет тропических звёзд, отражённых морем. В этом двойном сиянии было очень хорошо видно тех, кто смеялся, сидя на одной койке, и тех, кто ритмично двигался, выделяясь из сумрака белизной совсем голых тел, на другой. У Клермона было острое зрение. Он увидел родинку на щеке у одной из дам, которые веселились. На этой даме был пеньюар, распахнутый так, что белели груди, живот и бёдра. Леди Джоанну, сидевшую рядом с мадемуазель Элен, узнать было ещё проще. Обе они потешались над голой мадемуазель Софи, которая, оседлав также обнажённого Энди, лежавшего на спине, забавно подпрыгивала и глухо, страшно стонала. Энди молчал. Однако, его дыхание было частым. Видимо, его всё устраивало.
К несчастью для развлекавшихся, настроение у Клермона было, прямо скажем, прескверное. Закрыв дверь, он быстро дошёл до кают-компании, где застал капитана с Эдвардсом. Они пили ром, изучая карту морских течений. Это не помешало им выслушать Клермона, который был от злости довольно невразумителен, уловить главную идею его рассказа и даже сделать разные выводы.
– Чёрт возьми! – вскрикнул капитан, почесав затылок, – ведь они час или два назад утверждали, что собираются посвятить себя Богу до конца жизни!
– Готфрид, не вижу противоречий, – возразил Эдвардс, – если француженка посвящает себя кому-то до конца жизни, то никогда не известно, где, собственно говоря, начало.
Поразмышляв, голландец решил пока никакого шума не поднимать, хоть очень хотелось. Часа через полтора, пригласив к себе леди Грэмптон, он её вежливо отругал. Она ему объяснила, что в двух близняшек, по их словам, вселилось пятьдесят тысяч развратных демонов, потому что корабль, по всей вероятности, перед началом плавания не окропили святой водой. Капитан признал это упущение. Утром Энди вновь стал матросом. И, как ни странно, решение капитана ему опять не понравилось.
Глава четырнадцатая
Габриэль д’Эстре
Через неделю растаяла за кормой Новая Зеландия – страшный остров, который был населён свирепыми людоедами. У матросов было желание подарить им леди Джоанну, однако не было способа это осуществить. Вместо этого им едва не пришлось расстаться с Клермоном. Произошло это так.
Когда «Летучий Голландец» огибал отмель в миле от острова, вахтенные заметили на берегу озерцо с впадающей в него речкой. Оно лежало между широкими дюнами и возвышенностью, которая опускалась восточным склоном в долину. Та простиралась до самых гор. Её окаймлял с севера и юга вечнозелёный лес, пределов которому видно не было. Решив воспользоваться удобным случаем и пополнить запасы пресной воды, капитан отправил на берег десятерых матросов на пяти шлюпках. В каждую погрузили по три бочонка. Среди отправленных был Клермон, желавший хотя бы час отдохнуть от леди Джоанны. Шотландка, впрочем, ещё спала, поскольку стояло раннее утро.
Пока девять человек спешно наполняли из озерца бочонки, боясь внезапного появления людоедов, странный Клермон отошёл в кусты, как будто поблизости были женщины. Тут как раз людоеды и появились, из-за других кустов. Схватив глупого мальчишку, они его потащили к прибрежной роще, крепко зажав ему рот. Клермон всё же завизжал, до самых костей прокусив людоеду руку. Матросы стали палить из мушкетов – конечно, в воздух, так как боялись задеть своего товарища. Страшные, размалёванные и голые дикари, которых было с полдюжины, испугались. Бросив Клермона в спущенных до колен штанах, они обратились в бегство. Этим же занялись матросы, еле успев погрузить наполненные бочонки в шлюпки и надавать Клермону пинков. Не зря они торопились – из лесу к ним бежала уже целая толпа воинственных дикарей, услышавших вопли своих приятелей и стрельбу. У них были копья, луки и стрелы. Они чуть-чуть не успели. Как только шлюпки отчалили, Эдвардс с брига дал по толпе один залп картечью, чтоб дикари умерили пыл. Пятерых сразило. Все остальные бросились врассыпную. Шлюпки были благополучно подняты на борт, после чего корабль снялся с якоря и опять ушёл в открытое море.