– Виктор Васильевич, я вас более не задерживаю, – прервал своего коллегу доктор наук с широкими, как у кузнеца, ладонями.
Когда Виктор Васильевич выходил из административного корпуса, два врача, которые шли навстречу, приветствовали его с нотками участия. Оказавшись на улице, Гамаюнов долго стоял около бордюра. Он вдыхал ветер, глядя на солнце в яркой синеве неба, и на газон, пестреющий одуванчиками. Уже начинался май. Черёмуховое преддверие лета – более радостное и светлое время, чем само лето, звало мечтать и видеть во всём отсветы счастливых воспоминаний, которые ещё можно соединить с реальностью, если капельку постараться. Даже больничные корпуса казались благословляемыми весенним потоком солнца.
Шагая к своему корпусу, Гамаюнов решил зайти в приёмный покой. С самого начала всей этой свистопляски он с Ольгой Сергеевной не общался еще ни разу иначе как по рабочим вопросам, которые обсуждались по телефону за полминуты. И он зашёл, так как в отделении минут двадцать вполне ещё могли обойтись без его присутствия. Некоторое время ему пришлось подождать – приятельница устраивала разнос рентгенологам и медсёстрам в регистратуре. Когда она возвратилась в свой кабинет и застала там Виктора Васильевича, гневное напряжение вмиг исчезло с её лица.
– Явился, не запылился, – шутливо проговорила она, усаживаясь за стол напротив хирурга, – какие новости? Спишь нормально?
Виктор Васильевич покачал головой.
– Дуняшка шалит.
И всё рассказал про Дуньку.
– Ничего страшного, – заявила Ольга Сергеевна, – Дунька – человек твёрдый, в отличие от Наташки. Выстоит. Что тебе сейчас сказал Поликарпов?
– А что он мог мне сказать, как ты полагаешь? Самоубийство в ванной, глупая смерть кремлёвской чиновницы, и всё это – в течение двух недель. Он говорил много, и он был прав. Никто ещё при мне не был до такой степени прав, как он. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что эти события грандиозны по своему кошмару, и они оба имеют ко мне прямое касательство. Дело даже не только в том, что одна была моя дочь, а другую я оперировал. Есть ещё кое-что. Сказать тебе, что конкретно?
Ольга Сергеевна помолчала, затем кивнула.
– Ты только, Витенька, не волнуйся. Самое страшное – позади.
– Оля, эта фраза меня преследовала всю жизнь. И она доказывает, что я всё время иду назад. Ко мне привезли двух женщин. Одна была моей абсолютной духовной копией, а другая – наоборот, противоположностью. Обе они должны были выздороветь. Но умерли. По моей вине. Мистически. Непонятно. Необъяснимо. О чём это говорит? Конечно, о том, что я зря люблю и зря ненавижу. А значит, я зря живу.
– Приехали, твою мать! – вскричала Ольга Сергеевна, – ну подумай, что ты несёшь? Где мистика? И при чём здесь твоя вина? Одна совершила самоубийство, другая же умерла из-за недосмотра дежурных медиков!
– Да, всё так. Но отец не может быть неповинен в самоубийстве дочери. А заведующий отделением отвечает за своих медиков. Вот и всё.
У Ольги Сергеевны, безусловно, было что возразить, но тут телефон на её столе внезапно заулюлюкал. Пользуясь тем, что она, сняв трубку, пустилась в долгие объяснения с руководством, Виктор Васильевич встал и вышел.
Солнце уже достигло зенита. Ясное небо сделалось ослепительным. К корпусу от реанимации шла Оксана, красавица-лаборантка. Виктор Васильевич, подойдя к служебному входу первым, остановился, чтобы её подождать. Она, даром что была в фельдшерской униформе и с саквояжем, казалась странницей среди звёзд, спустившейся с синевы – столько источали её глаза чарующей тайны. Приблизившись к своему начальнику, вежливо распахнувшему перед нею дверь, она ему улыбнулась.
– Виктор Васильевич! Я так рада вас видеть!
– Врёшь, – спокойно сказал заведующий. Таинственные глаза дико заморгали.
– Зачем мне врать?
– Ну а почему бы тебе не врать? Если стоит выбор – врать или нет, женщина всегда выбирает первое. Но я вовсе не обижаюсь. Ты, безусловно, думаешь, что я – старый и ни на что не способный. Первое – верно, но не второе. Хочешь проверить? Давай – наперегонки, вверх по лестнице, на шестой этаж! А? Слабо?
Оксана задумалась. И её ответ был для Гамаюнова неожиданным.
– У меня саквояж, – сказала она, – и туфли на каблуках.
– Туфли можно снять. Саквояж возьму.
Она белозубо расхохоталась, чуть запрокинув голову.
– Может, вы и меня заодно возьмёте, Виктор Васильевич? Тогда выйдет у нас ничья. Хорошо, согласна. Пойдёмте.
Они вошли, приблизились к лестнице. Передав начальнику саквояж, Оксана стянула с белых ступней голубые туфельки. Взяв их обе в левую руку, она спросила: