Катерина Ивановна — это в какой-то мере повторение образа Катерины Николаевны из «Подростка». Правда, первая нередко во власти настроения, чего у второй не было.
Взятые сами по себе, женские образы «Братьев Карамазовых» весьма значительны. Но рассмотренные в ряду героинь из других романов, они теряют свою индивидуальность. Не случайно, видимо, они здесь даны более как объект, а не субъект (хотя, конечно, главным героем романа женщина у Достоевского никогда не была). И это особенно странно, ибо в этот период в «Дневнике писателя» Достоевский много говорил об эмансипации женщин.
Объяснение я вижу в том, что большой знаток человеческих душ, видимо, до «Братьев Карамазовых» сказал о женщине все, что был сказать в состоянии. Исчерпанность Достоевским женских образов подтверждается и тем, что его героини нередко похожи друг на друга даже манерами. Очень немногие из них не ходят, «скрестив руки на груди».
Тема женщины — это и тема любви. Любовь — во всех романах Достоевского. В «Униженных и оскорбленных» — жертвенная любовь Наташи. «Все ему отдам, а он мне пускай ничего» [3, 200]. И она отдает, не только свое, но и ей не принадлежащее: спокойствие своих родителей. В «Преступлении и наказании» какой только любви нет: сладострастная любовь Свидригайлова, расчетливая — Лужина, бурная (в молодости) — Катерины Ивановны, спокойная — Сони, странная — Раскольникова.
Все вокруг любви в «Идиоте». Прежде всего вокруг любви к Настасье Филипповне. Тут тоже и сладострастие (Тоцкий, Епанчин), и расчет (Ганя), и любовь платоническая (Мышкин) и страстная, до умопомрачения (Рогожин). Сама героиня уже не любит, как я уже говорил, никого: впервые с «любовью» она встретилась при обстоятельствах не самых благоприятных.
Примерно то же самое в «Братьях Карамазовых» вокруг Грушеньки.
Лишь одной любви нет у Достоевского — счастливой и спокойной. Она всегда на разрыве. Связана с драмой или трагедией. Видимо, предчувствием чего-то драматического объясняется та неестественность любовных отношений, которая есть в романах. Объяснения не с глазу на глаз, а всегда при третьем или при толпе третьих. Как будто речь идет не о любви, а о какой-то сделке, и свидетели необходимы. Это показатель отсутствия простоты отношений между любящими. Но было бы неверным делать вывод, что певец несчастной любви как бы проклинает любовь. Нет. И такая любовь — счастье.
Женщина у Достоевского нередко предмет купли-продажи. Из «Зимних заметок…» следует, что Достоевский воспринимал брак на Западе как брак между двумя кошельками. Там любят не столько женщину, сколько ее деньги. Так же поступают и русские европейцы. Князь Валковский и его любовница хотят поженить своих детей, чтобы воспользоваться предназначенными им деньгами. Хотя дочь любовницы еще «совершенно не знает всей тайны отношений мужчины и женщины». Процветает скрытая проституция. Есть и открытая.
Тема проституции — во многих произведениях писателя. Обращает на себя внимание одна особенность: проститутки изображаются Достоевским как очень целомудренные (таковы Соня, Лиза). Их безнравственность лишь внешняя. Скрытую проституцию писатель осуждает значительно сильнее, чем открытую. По разным причинам. В том числе и по той, что скрытая создает «случайное семейство».
«Случайные», т. е. непрочные, семьи всегда тревожили Достоевского. Случайные семейства создает Валковский. Плодами их являются Алеша, Нелли. Это не последние плоды — князь еще молод. Возможны новые случайные семейства: Алеша — Катя или Алеша — Наташа. Случайными являются семейства генерала Загорьянского, Свидригайлова, Ставрогиных, Верховенского. Степан Верховенский говорит о своем сыне: «Я его не кормил и не поил, я отослал его из Берлина в — скую губернию, грудного ребенка, по почте…» [10, 171]. Случайно семейство Мармеладова, случайно создаваемое семейство Пселдонимова. В каждом романе есть свое «случайное семейство».
В «Подростке» эта тема одна из основных. Здесь показана даже не само семейство, а его результат — Подросток. Он вырос, предоставленный сам себе. Не имел никакой опоры в жизни. Идет по жизни путем проб и ошибок. Весь состоит из чужих мыслей. Видевший силу денег, он выбирает путь накопительства. Никаких иных ценностей не признает. Вот он говорит о поцелуе. Кого желает поцеловать девятнадцатилетний молодой человек? Женщину? Нет. Десятирублевку.
Но этот «ротшильдовский» путь оказался ошибочным. Подросток с него сходит. Десятирублевка уже не может заменить женщину. Негативное отношение к женщине, которое было у Подростка раньше, заменяется иным. Подросток влюбился. Но его светлые мысли об Ахмаковой чередуются с мыслями о ней с «грязнотцой». И это тоже результат случайности семейства: впервые он увидел обнаженную женщину, будучи ребенком, в обстановке гостиничной, грязной и отвратительной. Подросток — в поисках жизненной дороги. Один. Ибо люди, его породившие, отошли от него, создав не нормальное, а «случайное семейство».
Главный результат случайных семейств — страдания детей.
Дети всегда в поле зрения Достоевского. И всегда они несчастны, всегда в страданиях. В «Записках из Мертвого дома» дети страдают «за кадром»: в остроге некоторые сидят за убийство детей. «Униженные и оскорбленные» — здесь в «кадре». «Нелли оттолкнула меня своей худенькой костлявой рукой» [3, 210]. В романе есть костлявый старик, костлявая собака старика. Но это не потрясает. Костлявая рука 12 — 13-летней девочки врезается в память читателя прочно. Но автору этого мало. Герой, только что оттолкнутый костлявой рукой Нелли, встречает на улице просящую милостыню девочку. «Это была маленькая, худенькая девочка, лет семи-восьми, не больше, одетая в грязные отрепья; маленькие ножки ее были обуты на босу ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее от холоду тельце каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела вырасти. Тощее, бледное и больное ее личико было обращено к нам; она робко и безмолвно смотрела на нас и с каким-то покорным страхом отказа протягивала нам свою дрожащую ручонку» [3, 212].
Соседство этих двух сцен не случайно. Автор здесь как бы дает эволюцию ребенка от дрожащей ручонки до костлявой руки. Это как бы взгляд на жизнь Нелли в прошлом.
Страдают дети в «Скверном анекдоте»: над ними тиранствует их дед Млекопитаев.
В «Преступлении и наказании» страдают семеро больных детей Капернаумовых, семилетний мальчик, поющий под шарманку «Хуторок». Этот же «Хуторок» запоет скоро и ребенок Мармеладовых.
Трагична судьба детей, оскверненных Свидригайловым (если он виноват) и Ставрогиным (если учесть его исповедь).
В «Подростке» помимо главной линии дети встречаются и в эпизодах. «Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела руками и отошла дальше, оставив его одного в темноте. Я подошел было, но он с чего-то вдруг меня испугался и побежал дальше» [10, 8, 84].
Дети испуганы, дети недоверчивы. Есть и дети-самоубийцы. Таков в «Подростке» мальчик, который «два кулачка вот так к груди прижал, к обоим сосочкам» [10, 8, 436] — и в воду. Всего десять слов, а каков образ! Это как бы дополнение к поднятому «маленькому кулачку» Матреши перед ее самоубийством («Исповедь Ставрогина»).
Много сказано о детях в последнем романе Достоевского. Там о детях размышляют (Иван, Митя), детей развращают (Смердяков), детей облагораживают (Алеша). Перед читателем проходят брошенные отцом семилетний Костя и восьмилетняя Настя, мальчик Смуров. Очень выразителен образ девятилетнего Илюши Снегирева, завещавшего перед смертью посыпать его могилу хлебом для воробьев.
Принципиально новым в изображении детей является образ Коли Красоткина. Это ребенок-отрицатель. Ему тринадцать лет. Он способен говорить обо всем: о народе, медицине, женщинах, религии, социализме, Вольтере, Белинском, Наполеоне, классических языках. Широта? Нет, узость. Ибо говорит Коля без знания дела. Это детский отблеск европейского.