Лихой шофер гнал машину на полной скорости, как по загородному автобану. Миновал на окраине небольшую кирху, круто свернул по шоссе влево и сразу на выезде из города остановился.
— Приехали! — прокричал он. — Мальсдорф.
Гурин выпрыгнул из кузова и поднял руки, предлагая Шуре свою помощь.
— Я сама… Я сама… — замахала Шура рукой. — Отойди…
Подтянув зауженную юбочку и оголив крепкие круглые колени, она перекинула через низкий задний борт ногу в хромовом сапожке и стала осторожно нащупывать железную скобу. Он подошел, хлопнул ладонью по гладкому голенищу, сказал:
— Прыгай!
Она оглянулась и прыгнула ему в руки. Ловко поймав ее, он не сразу опустил Шуру на землю.
— Да ну же!.. — вырываясь из его рук, она била его кулачком по плечу.
Гурин отнес ее на обочину и только там отпустил.
Высунувшись из кабины, солдат, улыбаясь, наблюдал за ними. От смущения Шурино лицо покрылось румянцем, который всегда так нравился Гурину. Он любовался ею, а она, оправляя на себе юбку, обиженно ворчала:
— Вот еще… Люди же смотрят…
Она поддела под ремень два пальца, разогнала складки, сняла с плеча планшетку, собрала в кулак тонкий ремешок ее, сбежала с дорожной насыпи вниз.
— Спасибо, славяне! — Гурин поднял руку, помахал солдату.
— На здоровье! — подмигнул тот, сверкая белыми зубами. — Не заблудитесь?
— Нет! Вон только поле перейти — лес, там наши землянки.
— Лейтенанта не обижай.
«Студебеккер» заурчал, стал выруливать на дорогу. Шура взглянула ему вслед, помахала планшеткой. Солдат ответил ей взмахом пилотки.
Они шли узкой полевой тропкой гуськом — Шура впереди, Гурин за ней. Ему хотелось идти рядом, но сырая пашня с обеих сторон не позволяла это сделать, и он в душе проклинал немецкую аккуратность, немецкий рационализм, которыми в другое время не переставал восторгаться. «У моей бабушки на огороде между грядками тропки шире, чем здесь в поле!..» — негодовал он про себя.
Наконец пашня немного расступилась, и Гурин тут же догнал Шуру. Перебросив плащ-накидку на левую руку, он правой взял ее под локоть. Она доверчиво прильнула к нему, и он поцеловал ее в щеку. Шура вскинула на него благодарные глаза и в ответ локтем прижала его руку к себе.
— Шурка, я люблю тебя… — прошептал Гурин ей в самое ухо. В ответ она лишь крепче прижалась к нему.
Солнце уже лежало на горизонте и, прежде чем совсем скрыться, на прощание поливало землю яркими лучами. Весенние запахи травы, земли обострились, кружили голову. Он преградил Шуре дорогу и, поймав ее губы, страстно стал целовать. Она отвечала ему с какой-то жадной готовностью.
Гурин бросил на траву плащ-накидку, и они опустились на нее, не отрываясь друг от друга. Ее узкое военное платье, перепоясанное широким офицерским ремнем и портупеей, мешало ему, он тщетно пытался пробраться к ней сквозь эту амуницию. И тогда Шура прошептала горячо:
— Я сама… Только ты не смотри…
Они лежали под маленьким, совсем еще подросток, вишневым деревцем, сплошь усыпанным цветами. И от этого деревца исходил такой родной, такой домашний запах цветущего вишневого сада.
— Точно как у нас дома! — воскликнул он невольно. — Шура, посмотри — вишня! У нас сады такие. Представляешь, когда они цветут — всё как в молоке, а воздух становится от запаха такой густой, ароматный, настоянный на вот такой белой пене цветов. И в это время, как правило, солнышко пригревает, трава на глазах растет и — такая тишина в природе! Только слышен пчелиный гул, сплошной, будто басовая струна гудит. Красота!
И тут, как бы в подтверждение его слов, взлетела с цветка запоздалая пчела, стала парить над веткой, выбирая, в каком бы цветке еще напиться сладкого нектара, выбрала, прильнула к нему, изогнулась полосатенькой спинкой, уперлась остреньким брюшком в лепесток, заработала с жадностью.
— Да вот она, смотри! — обрадовался он пчеле, как чему-то родному.
— Глупенький, ты еще совсем мальчишечка: букашке радуешься, — приласкалась к нему Шура.
— Нет, понимаешь, странно: точно как у нас дома… И запах такой же. Вот увидишь! Поедешь к моей маме… Да? Поедешь?
— Очень я ей там нужна…
— Нет! Ты так не говори! У меня мама хорошая, понятливая. Она тебя будет любить. Я ей все напишу. Я сегодня же ей напишу все про нас, чтобы она знала.
— Не надо…
— Почему?
— Ну не надо раньше времени расстраивать.
— Какое же тут расстройство? Радость! — и он обнял Шуру, поцеловал ее в губы.
— Пойдем, поздно уже.
— Шура, ну чего ты боишься? Мама…
— Подумай сам хорошенько… Ну, приедем мы к твоей маме… Ни у тебя никакой специальности, ни у меня. Сядем маме на шею?