— Вот слово даю тебе, Шура, — я обязательно добьюсь своего в жизни! Ради тебя все сделаю!
— Глупенький. А пока добиваться будешь, как жить будем? Трудно придется тебе, Вася.
— Ты имеешь в виду оккупацию?
— Не только… Вообще…
— Знаешь, насчет оккупации я тебе скажу так. Это было мне испытание, и я его выдержал с честью. Откровенно тебе признаюсь: во время оккупации я часто думал, что, когда придет освобождение, когда придут наши, меня призовут куда надо и похвалят за то, что я был смелым и честным перед Родиной, перед комсомолом. И вот увидишь: еще придет такое время! Майор Кирьянов прав: в суете войны не до этого было.
— Похвалят, похвалят, — Шура по-матерински погладила его по голове. — Не паникуй только.
— Знаешь, кем бы я хотел стать, чем заниматься?
— Офицером.
— Да… мечтал. Всю войну мечтал стать офицером. А теперь это желание почему-то поприутихло. Во время войны мне казалось, что офицером я больше пользы принес бы, а теперь чувствую, это уже не так важно, и меня все больше одолевает мечта стать… журналистом. Буду разъезжать по стране, видеть новые места, узнавать новых людей и описывать. А?
Шура в ответ грустно улыбнулась.
— Не веришь? — вздохнул он. — Конечно, трудно будет этого добиться. В институт трудно будет поступить: все, чему учили в школе, забыл. Повторять — учебников нет, да и некогда этим заниматься. А что делать? Скорее бы уж что-то определялось: либо в офицеры, и тогда бы я твердо уже знал: моя судьба — армия! Либо демобилизация — и тогда… И тогда — не знаю, что день грядущий мне готовит… Но, — вдруг он оживился, — если ты будешь со мной — я все преодолею! Ты — цель моя, а ради этой цели…
Она будто не заметила его оживления, посоветовала просительно:
— Что бы ни случилось, будь мужественным…
— Ты о чем? — насторожился Гурин.
— Да обо всем, Вася… — она запнулась, стушевалась почему-то, но быстро оправилась, сказала рассудительно: — В жизни всякое случается: неудачи, разочарования, крушение мечты…
— Если очень хотеть, стремиться!.. — запальчиво начал он, но она его перебила:
— Часто бывает так, что от тебя это не зависит. Обстоятельства иногда складываются сильнее твоих стремлений. Тебе будет очень трудно, но ты…
— Да о чем ты? — забеспокоился он. — И ты мне не веришь? Поэтому ты боишься идти со мной до конца? Боишься трудностей? И все это из-за проклятой оккупации?
— Успокойся, Вася. Ничего этого я не говорила. Я только прошу тебя: будь мужественным.
— А я трус разве?
— Нет. Но одно дело быть смелым на войне и совсем другое быть мужественным в мирной жизни. Не теряй самообладания.
— Что-то не совсем понятны мне твои призывы… — сказал он скорее себе, чем ей. Потом он взял ее за обе руки, заглянул в глаза: — Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего… — необычно быстро ответила она и высвободилась из его рук. — Пойдем, поздно уже.
Так случилось, что после этого Гурин и Шура видеться стали реже, чем раньше: она ссылалась на занятость, да и сам он тоже был занят делами по горло и поэтому верил ей и часто удовлетворялся разговором по телефону или коротким свиданием при случайной встрече. Охлаждения в их отношениях Гурин не почувствовал, у него было просто очень плохое настроение, которое ему не хотелось показывать Шуре. «Вот пройдет все, — думал он, — и все встанет на свое место». А пройти в его жизни должно безвременье, неопределенность, которые тянулись уже третий месяц, и конца им пока что не было видно. Уже на исходе было лето, не за горами — осень, а у него никаких перемен: ни утверждения в существующем положении (на что он уже мало надеялся), ни увольнения в «гражданку», которая пугала его своей неизвестностью. По-прежнему, как когда-то в школе, мечталось об институте журналистики, но по всему похоже, что для поступления в институт время в этом году будет упущено. А это значит — еще один год пропал…
Особенно тоска охватила Гурина, когда был опубликован указ о демобилизации из армии солдат и сержантов первой очереди. Под этот указ подпадали военнослужащие 1905 года рождения и старше. Гурин прикинул, когда при таких темпах дойдет очередь до него, и загрустил: выходило, что служить ему предстояло еще не один год.
Тоска стала грызть его с неимоверной силой, у него пропал аппетит, он исхудал, щеки ввалились, глазницы потемнели. Волосы стали выпадать. Доктор Люся при встречах сокрушенно качала головой, говорила:
— Да, климат этот немецкий нам, русским, не подходит. Нездоровый климат.