— Сидите! Что случилось, Гурин?
Тот опять попытался встать перед комбатом, но майор снова прикрикнул на него:
— Сидите! Вы понимаете, что вы совершили тяжкое воинское преступление? За такие вещи в военное время трибунал приговаривал к расстрелу. Да и сейчас не помилует. — Комбат обернулся к Кирьянову. — А как он теперь будет смотреть в глаза комсомольцам?
— А никак, — твердо сказал замполит. — Он потерял на это моральное право. — Помолчав, добавил досадливо: — Крепко подвел он всех… Никогда не думал, что он способен на такие глупости.
Комбат снова взглянул на Гурина и тут же отвернулся:
— Твой кадр, майор… Вот теперь садись и пиши донесение.
— А что делать? — развел тот руками. — Я обязан это сделать.
Они вышли в другую комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Комбат, склонив голову, прошелся взад-вперед.
— Негодяй!.. — проговорил он и остановился перед замполитом. — Ну, что будем делать, майор?
— Баловство все, — сказал майор. — Мальчишка: из-за любви стреляться…
— А все же? Это же ЧП в батальоне.
— ЧП. И парнишку жалко, — вздохнул майор. — Вообще-то Люся права — царапина. Зря она его и перебинтовала. Может, он и в самом деле на дерево напоролся, а пуля прошла мимо.
— Мимо или не мимо — это дела не меняет, — резко сказал комбат и уже мягче добавил: — Ладно. Подождем до утра: утро вечера мудренее. — Он повернулся уходить и вдруг остановился: — Завтра он должен быть при подъеме в роте. Как штык! Иначе… — И комбат, чтобы не удариться о низкую притолоку, пригнув голову, вышел. Кирьянов пошел проводить его.
Перед уходом Люся заботливо оправила на Гурине гимнастерку, покачала укоризненно головой:
— Разве с этим шутят? — И после паузы раздумчиво добавила: — Глупенький… А я-то, дура, думала, что на тебя климат этот действует. А у тебя вон что…
Гурин отвел глаза в сторону.
— Хорошо, что так легко отделался… Вот глупый-то… — Она встала.
— Спасибо вам, Люся…
— Лежи, лежи.
— И простите, пожалуйста…
— Ну вот!.. Лежи спокойно. Утром приду проведаю. Спокойной ночи.
Когда они остались одни, к Гурину подсел Малышев.
— Вась, из-за чего ты?.. Из-за меня, да? Ну я же не знал…
— При чем тут вы… Сам дурак…
Проводив комбата, вернулся майор Кирьянов.
— Ну, хоть немного одумался? Эх, ты! Пороть тебя надо, сукиного сына! Это для того мы столько пережили, стольких потеряли, чтобы после победы остальным, оставшимся в живых, перестреляться? Мальчишка!.. Да врагу ведь это только и нужно, чтобы мы оглянулись назад, ужаснулись и вместо того, чтобы засучить рукава да взяться за дело, растерялись бы, ударились бы в панику и прикончили бы сами себя. Кто как. Кто пистолетом, кто веревкой… А детишки, женщины сами помрут. Ты подумал об этом? — закричал вдруг майор. — О матери своей подумал? Вот лежи и вспоминай всю войну. Всю! И потом скажешь мне, где ты вел себя не так, где ты струсил, где ты сподличал, чтобы тебя стоило убить. Вспоминай! И ты увидишь, негодяй, что струсил ты сегодня, то есть тогда, когда все страшное уже осталось позади, а впереди — самое трудное. И тебя не хватило на это трудное.
И вот Гурин лежит и вспоминает. Не потому, что так приказал замполит. Нет. Вспоминается само. Прежде всего мать… Как же он не подумал о ней, не вспомнил? Ведь стоило кому-то только намекнуть о ней, как все было бы иначе, все отошло бы на второй план. Мать…
В Берлине
атальон постепенно рассасывался, редел. Первым отозвали старшего лейтенанта Сергея Аспина. Нашел он Гурина в клубном бараке, еще с порога расставил руки, заулыбался грустно:
— Ну, Вася… Прощай!..
— Куда?
— Новая служба начинается… Прощай, друг. Я пришлю тебе свой новый адрес.
— Обязательно пришли, Сережа…
— Давай не будем теряться. На всю жизнь!
— На всю жизнь, Сережа!
— Одна просьба: как только напечатаешь свои стихи, пришли мне их со своей надписью.
— О, Сережа! О чем ты? Будет ли это?
— Будет! Обещай.
— Ладно. Сбылось бы…
Он обнял Гурина крепко.
— Мало мы с тобой повоевали…
— Ничего, — сказал Аспин, блестя черными, как мокрый терн, глазами. — У меня такое впечатление, будто мы всю войну были вместе. Прощай! — он поднял руку в кулаке на манер испанских революционеров и, пятясь задом, вышел из барака.
Потом уезжал лейтенант Саша Исаев — он уезжал на учебу.
— Саша, будешь генералом!
В ответ Исаев улыбался сдержанно и счастливо.
— Ты понимаешь, Вася… Я вот тут как-то взгрустнул от предстоящей разлуки, стал прикидывать, где был, что прошел, с кем встречался. Так мы же, оказывается, с тобой уже сто лет воюем! Ты помнишь нашу роту автоматчиков?