Васька выглянул в окно, пожал плечами. А Дарья уже в сенях, скребется в дверь.
— Можно к вам? Никак не открою…
— Редко ходите, — сказала мать робко, помогая ей открыть дверь.
В руках у Дарьи был узелок с яблоками и кастрюлька.
— Покорми моего помощника. — Дарья протянула кастрюльку и узелок матери.
— Што это? — удивилась та.
— Вася подмогнул мне вишник оборвать, а обедать не остался.
— В сад залез? — воскликнула мать.
— Да нет, твои по садам не лазють. Я сама попросила его, — успокоила ее Дарья. — Подмогни, кажу. Не отказался, спасибо ему. На ветках высоко, самой не достать, а шпаки клюють, жалко. Отвезу завтра в город, продам последние. А без спросу он не лазить, нет, молодец. Не то что Ахромеев, анчихрист. Да оно и не жалко, тольки ж ветки ломають. — Дарья присела на табуретку. — У тебя дети хорошие. Одни, можно сказать, растут, без отца, а смирные. Не шкодють. Мы с Родионом Васильичем часто об твоих ребятах балакаем. Хорошие, ничего не скажешь.
— Хорошие, — проговорила мать. — Не дужа-то и хорошие.
— Не, не, — не соглашалась Дарья. — Грех жалиться. Ты тольки с Ильей не водись, — обернулась она к Ваське. — То бандит растет. С голубями своими всю черепицу побил, сладу с им нема никакого.
— От Ильи и я его отбиваю, — поспешила поддакнуть мать.
Когда Дарья ушла, она радостно сказала:
— Вот видишь? Рази ж плохо такое слухать? И мне приятно, и тебе тоже. Рази я плохому вас учу? Как хорошо — так оно хорошо и есть, все так и скажуть.
Надоело Ваське слушать эти причитания, хочется сказать матери, что зря они тут расхваливали его, — лазил он в сад и к Чуйкиным, и к другим, но сдерживает себя, молчит: не хочет огорчать мать.
СУХАРИ
Как-то так случилось, что на два двора, на Васькин и на Карпов, полными хозяевами осталась одна детвора. Лучшим способом использовать такой простор и свободу для ребят была игра в прятки: бегай, прячься где хочешь, никто тебя не остановит, не прогонит. Чердаки, чуланы, сараи, погреба — все было в их нераздельном распоряжении.
Заводилы — Никита и Васька — приняли в игру на равных всех обитателей двух домов: своих сестренок, Клавку и Таньку, и даже трехлетнего карапуза Алешку, который наравне со всеми водил и прятался. По малолетству его, правда, щадили, но зато уж девчонкам спуску не давали — мучали их как следует, чуть не до слез.
Не принимал участия в игре один лишь Петро — Ульянин сосунок. Он лежал в люльке, сучил ножонками и пускал пузыри. А когда ему надоедало это занятие и он начинал орать, игра приостанавливалась до тех пор, пока Клавка не успокаивала своего брательника. Обычно ей удавалось сделать это легко и быстро: она совала ему в рот красную резиновую соску, натянутую на бутылку с козьим молоком, и Петро умолкал.
Никита и Васька были самыми опытными прятальщиками, «застукать» их было трудно. Свои укромные места они старались не выдавать, выжидали, когда спрячутся другие, и только потом прятались сами.
Однажды, когда случилось водить Таньке и когда все уже затаились, Никита кивнул Ваське и направился к себе в сени. Васька тихонько последовал за ним.
Не открывая глаз, Танька начала громко выкрикивать считалку:
Чтобы не портить считалку, Танька произносила ее на мальчишечий лад — «не виноват».
В сенях Никита открыл дверь в чулан и поманил Ваську. В Карповом чулане Васька никогда раньше не был и потому со света не сразу сообразил, куда тут можно забраться. Среди нагромождений разного чуланного хлама первым в глаза ему бросился огромный, шишкастый, в широкую полоску матрас. Он занимал весь угол и возвышался почти до самого потолка.
— Ого, какой чувал! — поразился Васька. — Что в нем?
— Сухари, — сказал Никита. — Полезем наверх.
Для удобства они подставили подвернувшийся под руки ящик и, помогая друг другу, мигом вскарабкались на матрас. Стукаясь головами о потолок, сгорбившись, как забойщики в тесном штреке, ребята уселись на сухари и затаились, выглядывая оттуда, будто из ласточкиного гнезда.
Дух захватывало от высоты, а больше всего от находчивости: пусть теперь Танька поищет!
— Никит, а для чего столько сухарей? — спросил шепотом Васька.
— Для голодовки, — ответил тот быстро.
— Какой голодовки?
— А я знаю?.. Молчи, услышат. — Никита взглянул на Ваську суровыми припухшими глазами. Жесткие волосы на его голове дыбились, как у молодого ежишки.