Незаметно подкатилась Катя Сбежнева, сказала ему на ухо врастяжку:
— Наш Вася влю-б-и-лся!.. — и заглянула озорно ему в глаза. — Точно? Конечно! И не отпирайся!
— Да ну тебя!.. — зарделся Васька.
— Угадала! Угадала! — захлопала в ладоши Катя.
— Да перестань ты! — Васька пытался безразличием отвлечь Катю от этого разговора, но только больше задорил ее.
— Ой, покраснел! Не буду, не буду… Но в кого? Вот вопрос! — И она нарисовала в воздухе пальцем большущий вопросительный знак.
— В тебя, — сказал Гурин.
— Нет! Таких, как я, не любят, — сказала Катя, и лицо ее обволокло грустью.
— Почему же? — Васька хотел польстить Кате, но она оставила его вопрос без ответа.
— Я знаю, какие вам нравятся, — продолжала она. — Козочки. Ножки, глазки, реснички…
— При чем тут реснички? — насторожился Васька: неужели и эта догадалась о его чувствах к Вале?
— Все при том же. А я? Колобок. Толстушка. Катя-каток. На меня даже Иван Костин не обращает внимания.
— А что Иван?
— Да не такой привередливый, как вы с Жекой. Простяк, мог бы и обратить свой гордый мужской взор на меня.
— Он боится… С тобой опасно… Ты — комсорг.
— Ду-у-рак… — обиделась Катя. Ее глаза наполнились слезами, и она резко отвернулась.
— Кать… Ну, Кать… — растерялся Гурин. — Я ведь пошутил, я не хотел.
Катя дернула плечом, пошла в класс. Ошарашенный, вслед за ней поплелся и Васька, но к Кате не подошел, сел за парту, загрустил: ни за что ни про что обидел девушку…
Вскоре, нагруженный двумя противогазами, плакатами, свернутыми в толстую трубу, фанерной коробкой и санитарной сумкой на плече, вошел в класс военрук. Он осторожно сложил на стол свою ношу, снял с плеча зеленую сумку с красным крестом, сунул за ремень большие пальцы обеих рук, разогнал с живота складки гимнастерки, одернул ее, встал по стойке «смирно» и поздоровался по-военному. Ему ответили вразнобой, но он не стал придираться и только покачал головой: гражданка, мол, необученная!..
— Садитесь.
Коренастый, плотный, с наголо остриженной головой, он чем-то напоминал Котовского. Диагоналевые темно-синие галифе делали военрука кряжистым, крепко стоящим на земле. В петлицах у него посверкивали по три кубика.
— Пал Сергеевич, а это надолго? — спросил Жек.
— Как всегда… И куда ты, Сорокин, все торопишься? Боюсь, что к самому-то главному ты все-таки опоздаешь.
— Успе-ею… — беспечно протянул Жек.
— Ну, ну, — сказал военрук и вызвал самого длинного как жердь парня в классе — Сашу Глазкова, попросил его развесить плакаты.
Тот вылез из-за парты и нарочно, чтобы подчеркнуть разницу в росте, подошел вплотную к военруку, стал смотреть на него сверху вниз. Военрук уже привык к этой его шутке, улыбнулся, однако сказал:
— Но в войну я буду в более выгодном положении, чем ты: тебе придется глу-убокий окоп рыть, чтобы спрятаться.
— А я буду наблюдателем, — сказал Саша.
— Ну-ну… — Военрук попросил девочек сесть на один ряд и передал им санитарную сумку. — Здесь имеется все необходимое, — хлопнул он ладонью по пузатой сумке, — учитесь оказывать помощь пострадавшему бойцу от ОВ. На этот раз ему на руку попал иприт. Нужно оказать помощь. Оказывайте. А вы, хлопцы, разделитесь на две группы. Этот ряд займется тренировкой. Вот вам противогазы и секундомер. Учитесь правильно и быстро пользоваться противогазом. А вы, средний ряд, пожалуйста, к плакатам. Изучайте пока теоретически его устройство. Потом поменяетесь местами. Занимайтесь.
— Товарищ старший лейтенант, а кто уложится во время, может уйти? — не унимался Жек.
— Можешь уходить, — сказал военрук недовольно.
Павел Сергеевич к военному делу в школе относился самым серьезным образом, искренне старался передать свой опыт ученикам. Он считал, что военные знания необходимы всем: этого требует обстановка. Его коробило, когда одни считали это просто забавой, а другие — вообще ненужным делом. Оглянулся на Сорокина:
— Да, да, можешь уходить. Хотя тебе, Сорокин, это в первую очередь знать необходимо: ты ведь старше всех, допризывник уже.
— Пока еще нет, не вызывали, — сказал Жек. — Но мне правда очень нужно.