— Да занята она, готовится, — сказал Карпо.
— A-а… Пришла б хоть на трошечки…
— Некогда ей, — сказал Карпо.
Впервые перед крестными чувствовал я себя неловко. Зимой прислал им журнал с повестью, которая в основном была списана с них. Как они отнеслись к ней — еще не знаю, а узнать хочется. Не обидел ли чем, не сделал ли им неприятное, не поставил ли их в неловкое положение? Тем более что имена оставил без изменений, а дела их описал с иронией. Даже озаглавил повесть шутливо: «Карповы эпопеи». Поймут ли шутку, примут ли?
Спрашивать неудобно, а они молчат, будто и не было ничего — не получали, не видели, не читали.
Карпо, угощая, сказал:
— Ешь колбасу. Домашняя. С «легального» кабана. — И улыбнулся.
А Ульяна засмеялась:
— Это ж надо такое придумать!
Ага! Наконец-то! Это уже разговор пошел о повести — там есть глава, как Карпо свиней держал.
— Почему придумать? — удивился я. — Разве не правда?
— Правда, кто ж говорит! Но вот так все запомнить и в подробностях расписать!.. А правда-то — оно правда… Как вспомнишь… То кожу сдирать заставляли, то совсем держать запрещали… Было, все было! Чертовались с поросятами — не дай бог.
— Да и прибрехал, конешно, много, — неожиданно сказал Карпо раздумчиво.
— И што ты?.. — накинулась на него крестная. — Никакой брехни там нема. Разве не смолили ночью поросенка раскаленными прутьями в сарае? Или, может, скажешь, со шпалами набрехал?
— Ну, шо ты напустилась? — Карпо откинулся на спинку стула, развел руки в стороны. — Ты погоди, погоди, не кричи. Я вот тебе пример приведу, и ты замолчишь. Рельсу кто гнул? А? Молчишь? То-то… Федор Романков с Симкою. А мы привезли прямую. Я ее по закону… Ну́, не по закону, а с разрешения взял. А Федор, верно, в кювете горбатую нашел и притащил. И потом об камень ее горбом тем били месяц цельный, наверно, пока выпрямили. Ну? А ты мне толкуешь…
— Во, — развела руками Ульяна, не принимая Карповы доводы. — Да, может, он забыл, он же ишо маленький был, — она кинула взгляд на меня. — Разве всех запомнишь, кто што гнул? А ты сразу — «прибрехал»!
— Ну, ладно, не так сказал, беда какая. Ну, не набрехал, а обмишурился.
— Дак так надо и говорить, а то и обидеть человека недолго, — успокоилась Ульяна, заканчивая спор.
— А если бы вы кривой рельс привезли, разогнули б? — спросил я крестного.
— А то нет! Горбатый положил бы чи шо? — И взглянул на жену, ожидая поддержки.
— Разогнул бы! — подтвердила та и рассекла воздух энергичным жестом, словно саблей рубанула.
— Тоже об камень?
— Не знаю. Придумал бы как. — Карпо почесал желобок на подбородке, соображая, как лучше разогнуть рельс. — Я, пожалуй, разогрел бы его. Скорей бы дело было. — И обернулся к жене: — Прикрасил он в своей писанине, конешно, много, че там балакать.
— Во, опять за свое!
— Да ты погоди, не шуми. Я ж понимаю, што без прикрасу нельзя. Вы вон с Дарьей Чуйкиной балакаете про когось — тоже ж не обходитесь без прикрасу? Так и тут.
— Сравнил! — закачала головой Ульяна. — Сравнил бабьи сплетни с книжкою. Никакого прикрасу у него нету, — отрубила Ульяна, окончательно защитив меня от Карповой критики.
— Как же нету? — не сдавался Карпо. — А «эпопея» — это што такое? Што оно обозначаеть?
— Как што? — крестная оглянулась на меня.
— История, — сказал я.
— История, — подхватила она. — Там же в начале все поясняется. История.
— «История»… — передразнил Карпо. — Дак, а че ж он, — кивнул на меня Карпо, как на постороннего, — че ж он?.. Так бы и писал: «история» или «случаи», оно б было ясно и понятно каждому. А то «эпопея». Для чего? Ясно, для прикрасу.
— Оно и так понятно каждому, — не сдавалась Ульяна. — Писано для грамотных, для понятливых, а не для таких, как ты…
— Ладно. С тобой спорить — легше рельсу разогнуть. Будя, а то и про гостя забыли. Все уже простыло. Не обращай внимания на нас с бабкой, тебе видней, как оно там надо, чи эпопеи, чи ишо как. Давай…
Уходя от Карпа, я случайно увидел в приоткрытую дверь в чулан большущий полосатый матрас, до половины набитый чем-то комковатым. Бока его распирало твердыми шишками, словно внутри лежали камни. Верхние края матраса были завернуты внутрь и, если их распрямить, достанут, пожалуй, до самого потолка. Этот матрас я запомнил с давнего детства и, совсем не подозревая, что он до сих пор служит ту же службу, спросил: