— Ну, бандит проклятый, погоди, вот Родя придет…
— Носится со своим Родей! «Родя, Родя наклал на огороде», — выкрикнул Илья дразнилку про Родиона и повернулся к ребятам.
— Матерщинники, хулиганы! — кричала Дарья и махала платком на бесстрашных щурков. — Воры, безотцовщины!.. Только по чужим садам лазить…
Услышав последнее, Васька вздрогнул: из всех он единственный без отца. И только что из сада. Видела? Догадалась? Или по привычке? А может, она и не о нем, может, она все еще Илью клянет? У него матери нет. Тогда бы она сказала «безматерщинник…», «безматерник…». Нет, не получается… Как же называется, у кого мать умерла?..
— А к тебе лазили, да? — обиделся Илья. — Хоть раз поймала?
— И поймаю, и поймаю, не думай. Кыш, кыш, окаянные, кыш…
— Когда поймаешь, тогда и будешь кричать.
Илья человек бесстрашный, кому хочешь отпор даст. Если не словом, то кулаками, не кулаками — камнем с дальнего расстояния, но в долгу никогда не останется. Побаивались его и взрослые и сверстники. Отступилась от Ильи и Дарья, отмахнулась, как от назойливой мухи, — отвяжись, мол, репей липучий.
Завидовал тогда Илье Солопихину Васька Гурин. Трусливое сердечко билось в груди, а хотелось быть таким же смелым и независимым, как Илья.
В конце улицы показался Родион Чуйкин. Высокий, худой, в железнодорожной фуражке, сдвинутой с затылка на глаза, шел он медленно, раскачиваясь. Двустволка висела на ремне поперек груди, и руки его покоились — левая на стволах, правая на ложе. Рядом так же медленно и с гордо поднятой головой вышагивал длинноногий, ростом с хорошего теленка, черный пес. Идут — будто два брата, два Родиона, только один человек, а другой — собака, один на двух ногах, а другой — на четырех. Оба гордые, высокомерные, неразговорчивые, оба «ученые». От большущих ступней Родиона на пыльной дороге остаются следы-рогульки: словно подражая хозяину, также елочкой расставляет свои лапы и кобель.
Охоты в эту пору никакой не было, но Родион в свободное время всегда брал ружье, собаку и уходил в поле, в лес, бродил по буеракам. Он был нештатным инспектором, гонял браконьеров, а заодно натаскивал своих собак и не давал ржаветь ружью. Слово «инспектор» пугало мальчишек и заставляло с почтением относиться к Родиону взрослое население улицы.
Завидев мужа, Дарья крикнула ему, но Родион и сам уже заметил что-то неладное у своего двора, заторопился. Снял через голову ружье, переломил его, вложил в оба ствола по патрону и выстрелил дуплетом в птичью стаю. Щурки шарахнулись вверх, в стороны, улетели с тревожным криком. Лишь одна птица приотстала, завалилась набок и безжизненной тряпкой упала на дорогу.
Родион не обратил на нее внимания, вошел в калитку, на ходу вытаскивая из ружья пустые дымящиеся гильзы.
— Иди домой, — буркнул он Дарье, и та поспешно скрылась во дворе.
Ребята побежали к щурку, подняли его, Илья растянул веером радужные крылья.
— Вот гад, какую красивую птичку убил… И не целился… — Он распрямил на щурке взлохматившиеся перья, пригладил и понес птицу домой. Там он взял лопату и закопал щурка на огороде.
Возбужденные таким событием, ребята горячо обсуждали его. Одни жалели щурка и ругали Родиона, другие, наоборот, оправдывали его: щурки пчел ловили — вот и получили по заслугам.
— Пчелы полезные, мед делают, а щурки — какая от них польза? — угрюмо вынес свой приговор Никита Гурин, Васькин двоюродный брат и одноклассник.
Никита — суровый мальчишка, глаза у него припухшие, будто со сна, волосы на макушке дыбятся двумя кустиками, не прилегают: у Никиты две макушки. Значит, два раза жениться будет, говорит Васькина бабушка, есть такая примета. Но Никита о женитьбе пока не думает, и две макушки его беспокоят только потому, что они служат предметом для постоянных насмешек.
Всех птиц и зверей Никита делит на вредных и полезных.
— По-твоему, значит, все насекомоядные — вредные? — возразил ему Васька. — И синицы, и щеглы?
Синиц и щеглов Никита любил. Зимой у себя в саду он устраивал кормушки, ловил их в большом количестве. Всю зиму любовался ими, наслаждался их пением, а весной выпускал на волю.
Насупившись, Никита посмотрел на Ваську, возразил:
— То насекомые, а то — пчелы.
— Вот так да! — воскликнул Васька. — А пчелы, по-твоему, млекопитающие? — Васька, довольный своей остротой, засмеялся.
— То просто насекомые, а то — пчелы, — не сдавался Никита. — У пчел, может, жизнь устроена получше, чем у людей. Они, может, самые разумные. Не знаешь, а хихикаешь.
— Пожалел Родю, — сказал Илья. — У Роди пчел — ульями таскай — не перетаскаешь.