— Будто щурки знают, кто там живет: Родя или еще кто, — усмехнулся Никита.
— Так что, сразу убивать, да? — упрекнул Васька Никиту, будто это он, Никита, а не Родион подстрелил щурка.
Взглянув на небо, Илья вскочил как ужаленный:
— Чужак? — И, не дожидаясь ответа, побежал к себе во двор.
Возвратился быстро, вынес в каждой руке по голубю. Ребята потянулись к ним руками — каждому хотелось погладить упругие, лоснящиеся перышки птиц. Но Илья отстранил их, трогать не позволил.
— Не лапай — не купишь, — говорил он, а сам шарил по небу ястребиными своими глазами — искал «чужака». Заметил и швырнул натренированно голубя вверх.
Голубь камнем взмыл на высоту дома и только там расправил крылья, замахал ими, нацеливаясь опуститься на крышу. Илья снял кепку, подбросил ее, отпугнул голубя, и тот, будто рассердился, захлопал крыльями, сделал круг над двором, стал набирать высоту. Переложив другого голубя из левой руки в правую, Илья тем же манером швырнул и его. Этот сразу устремился вверх, присоединился к своему напарнику, и они повисли над домом.
Поднял кепку Илья, ударил ею о коленку, нахлобучил на голову.
В конце улицы в тот же миг взлетели сразу с полдесятка голубей. Илья усмехнулся:
— Игнатки своих трухну́ли, хотят заманить. Ничего не выйдет!
Вскоре на соседней улице тоже поднялась целая стая.
— И Лама своих поднял, — узнал Илья. — Все зарится на моих.
Лама — пожилой мужик, страстный голубятник, держит только белых. У него их, наверное, с полсотни. Жадность и наглость этого голубятника не имела границ. Если к нему попадал чужой голубь, отдавал он только за выкуп. Впрочем, и другие, в том числе и Илья, тоже были не добрее, но Лама своей наглостью превосходил всех…
Тем временем голуби поднимались все выше и выше, превращаясь в еле заметные точки. Чужой голубь продолжал летать самостоятельно и к ним не приближался.
Ребята стояли, задрав головы, смотрели в небо, будто там происходило что-то необычное.
Не отрываясь, смотрел в небо и Васька. Своих голубей у него не было, а любил он их страстно и поэтому всегда радовался безмерно, если случайно удавалось подержать эту птицу в руках.
— Осаживать пора, — заволновался он, — уже совсем не видно.
— Ничего, — успокоил его Илья и продолжал наблюдать за голубями.
Лишь когда с севера стала наплывать туча, Илья забеспокоился, побежал в сарай, выгнал оттуда голубей. Они с шорохом взлетели на крышу. Илья слегка вспугивал их, перегоняя с места на место. Парившая в небе парочка стала быстро снижаться и вскоре опустилась прямо на землю во дворе. А чужой голубь, так и не снизившись, удалился в сторону шахтерского поселка и вскоре скрылся с глаз.
— Старый чей-то, — определил Илья, любуясь своим красавцем, который, не успев опуститься, тут же, без передышки, распушил хвост и, подметая им землю, принялся сердито ворковать, наступая на голубку, словно отчитывал ее за какую-то провинность.
В ответ та кротко пригибала головку и отстранялась от него, а потом не спеша пошагала в дверь сарая. Голубь последовал за ней, и долго еще оттуда слышался его басистый голос.
Один за одним слетели с крыши и другие голуби. Лишь молоденький пискун остался на коньке. Он почему-то пугливо озирался по сторонам, а потом вдруг снялся и полетел вдоль улицы. Поплутав между домами, он опустился на Чуйкину хату.
— Во, дурак! — удивился Илья и тут же, торопливо взогнав голубей снова на крышу, побежал к Чуйкиным.
Подбирая на бегу с дороги камни, Илья мчался как на пожар. Дышал тяжело, глаза горели — торопился спасти голубя. Еще издали он стал бросать камни на Чуйкину хату. Камни гремели о черепицу, падали во двор. Побеспокоенный цепной пес поднял лай. На шум выбежала Дарья, увидела Илью, стала ругать его:
— Опять, идол, с каменьями! Спасу от тебя никакого нема.
— Голубенок вон мой у вас на крыше, — сердито сказал Илья, продолжая бросать камни.
— Черепицу всю побил, проклятый.
Голубь наконец снялся и полетел домой, Илья побежал вслед за ним. А Дарья все не унималась, кричала на всю улицу свои проклятья.
— Да тю на тебя! — вышла из ворот Ульяна Гурина — Никитина мать. Маленькая, шустрая, голосистая, она никому спуску не давала. — Че разоралась? Ужасть какой-то, цельный день гвалт. И кричать, и стреляють, будто Мамай налетел.
— Понаплодили иродов, жисти от них нема, — не унималась Чуйкина.
— То-то ты жисти хорошей хотела — ни одного не выплодила, — обиделась Ульяна. — Нашла чем попрекать!
— А мы виновати? Может, то наше горе, што у нас детей нема… — оправдывалась Дарья.