Джо нырнул без разговоров. Не стал разговаривать и мой братан Мурад. Два всплеска, секунда-другая - мне они показались долгими днями, пригрезившимися в зимнем сне: мне ведь было не только страшно, а еще и очень холодно. Слов у меня на уме набралось с целую книгу, и со всеми этими словами на уме я нырнул.
Через три секунды, не больше, я услышал, как орет Джо, как мой братан Мурад орет и как я ору Оказывается, мы вляпались в ил по самые локти, еле-еле высвободились и каждый не знал, как там остальные. И все трое стояли, увязнув в грязи по колено, в клокочущей ледяной воде.
Ныряли мы с места; если б с разбега, то мы бы зарылись в грязь головой вперед аж по щиколотки и проторчали бы там вверх ногами до лета, а то и дольше.
Так что мы немножко испугались, но все-таки были очень довольны, что остались в живых.
А пока мы так стояли, разразилась гроза.
— Уж теперь чего ж, - сказал Джо, - вылезай не вылезай, под дождь все равно попали. Можем побыть здесь еще немного.
Нас била дрожь, но, понятное дело, поплавать все- таки было надо. Глубины там и трех футов[1] не набиралось, но Джо исхитрился выпрыгнуть из грязи, сплавать на другой берег и вернуться тоже вплавь.
Плавали мы Бог знает сколько много времени, но, на верно, не больше десяти минут. Потом мы вылезли из илистой каши, оделись и, стоя под деревом, съели бутерброды.
Дождь не переставал, а, наоборот, зарядил еще сильнее, и мы решили идти прямо домой.
— Может, попутку схватим, - сказал Джо.
Но до самой Малаги на проселочной дороге не было ни души. В Малаге мы зашли в магазин, погрелись у печки, потом скинулись и купили банку бобов и батон. Хозяина магазина звали Даркус, хотя он был не иностранец. Он открыл банку, разложил бобы по трем картонным тарелкам, сунул нам каждому деревянную вилку и нарезал батон. По годам он был, наверно, старик, а с виду нет, и веселый.
— Где были, ребята? - спросил он.
— Плавали, - сказал Джо.
— Плавали? - спросил он.
— Ну да, - сказал Джо, - открывали сезон на реке.
— Да чтоб меня окучили! - сказал бакалейщик. - Ну и как?
— И трех футов не будет, - сказал Джо.
— А вода холодная?
— Ледяная.
— Да чтоб меня удобрили! - сказал бакалейщик. -Повеселились?
— Как? - спросил Джо у моего братана Мурада. Джо сам не брался решать, повеселились мы или как.
— Уж и не знаю, - сказал мой братан Мурад. - Мы, когда нырнули, увязли в грязи по локоть.
— Выбирались-выбирались из грязи, - сказал я.
— Да чтоб меня подстригли! - сказал бакалейщик. Он открыл вторую банку бобов, отправил себе в рот вилку с верхом, а остальное разложил по трем картонным тарелкам.
— А у нас больше денег нет, - сказал я.
— Вы мне лучше скажите, ребята, - сказал бакалейщик, -зачем вам это понадобилось?
— Ни за чем, - отрезал Джо со всей решительностью, потому что все сходу не перечислишь, а рот его был набит бобами и батоном.
— Да чтоб меня сложили ворохом и запалили! - сказал бакалейщик. - А ну, ребята, давай говори: вы из каких будете? Калифорнийцы или иностранцы?
— Мы тут все калифорнийцы, - сказал Джо. - Я родился во Фресно на Джи-стрит[2]. Вон Мурад, тот родился на Ореховой авеню или там неподалеку, в общем, по ту сторону Южной Тихоокеанской железной
дороги, а его братан тоже где-то такое по соседству.
— Да чтоб меня оросили! - сказал бакалейщик. - Ладно, ребята, а ну, говори, какое у вас образование?
— А мы необразованные, - сказал Джо.
— Да чтоб меня сорвали с дерева и уложили в ящик! -сказал бакалейщик. - Давай тогда говори, ребята, какие знаете иностранные языки.
— Я говорю на португальском, - сказал Джо.
— Ах, вот ты какой необразованный! - сказал бакалейщик. - У меня, милый мой, диплом Йельского университета, и то я не говорю на португальском. А ты, сынок, твои как дела?
— Могу по-армянски, - сказал мой братан Мурад.
— Да чтоб меня срезала с лозы и съела ягодку за ягодкой девушка во цвете юных лет! - сказал бакалейщик. - Я не знаю по-армянски ни слова, а ведь я выпускник 1892 года. Ну, теперь ты, сынок, - сказал он.
— Тебя как зовут?
- Арам Гарогланьян, - сказал я.
— Сейчас попробуем, может, и выйдет, - сказал он. - Гарогланьян. Вышло?
— Вышло, - сказал я.
— Арам, - сказал он.
— Точно, сэр, - сказал я.
- А ты на каком неслыханном иностранном языке можешь разговаривать? - спросил он.