С первыми словами пришли и первые настоящие проблемы. Любой ребёнок непоседлив и вечно влезает в неприятности, но его хоть как-то можно контролировать, ведь он по сравнению со взрослыми очень мал. Полез к розетке – оттащили. Потянул в рот перечницу – отобрали. Стиснул в порыве нежности котёнка – с трудом, но тоже отобрали. А когда ребёнок под два метра ростом? И нельзя допустить к нему никого постороннего, нужно справляться самим – пожилому человеку и невысокой, вечно усталой девушке.
Месяца два всё шло относительно спокойно, а потом наступил возраст «я сам». Два дня не прекращались скандалы. Лёшка ломал вещи, кидался посудой, ругался на отца и ревновал его к Лене. Почему-то он с самого начала относился к девушке настороженно-ревниво, теперь же чуть ли не возненавидел. И в то же время ревновал её к остальным детям: он очень хорошо помнил месяцы в боксе и знал, что она постоянно возится с другими. Почему в нём возникла эта ревность, никто не мог понять. Он не считал Лену матерью, даже старшей, относясь к ней в лучшем случае как к приятельнице, равной ему. Не нуждался в общении с ней, совершенно не замечал её отсутствия, но не выносил и намёков на её работу. И однажды в приступе гнева ударил её. Так, как бьют маленькие дети – не зная своей силы. Лена молча поднялась с пола и ушла в ванную. Она давно разучилась плакать и знала, что обижаться бессмысленно: он – ребёнок, пусть и выглядит взрослым парнем. Лев Борисович тогда сильно испугался за неё, но всё обошлось синяками. А Лёшка успокоился уже на следующий день. Первый кризис прошёл. Теперь они гуляли втроём по парку на крыше центра, учили Лёшку плавать и даже танцевать – вот плюс его взрослого тела, уже способного к очень точным, скоординированным движениям. Это приносило ему пользу и развлекало Лену – она очень любила вальсы.
– Лена пришла. – Лев Борисович вышел из комнаты:
– Я ужин заказал, сейчас накрою на стол.
– Спасибо! – Девушка благодарно улыбнулась учёному и выглядывавшему из-за двери парню – высокому, красивому, в совсем ещё новых джинсах и футболке, на которой алели пятна ягодного сока. Лёшка демонстративно отвернулся, показывая, что недоволен её возвращением, но любопытства скрыть не смог. Ему, ограниченному стенами квартиры и небольшим пятачком на крыше центра, было тесно и скучно, мозг требовал впечатлений, и даже неприязнь к Лене не могла побороть стремления к новому.
– Что ты принесла? – Он сразу заметил пакет в руках девушки.
– Одежду, постирать надо. – Она улыбнулась Лёшке: «Прости, ничего интересного у меня нет», – и ушла к себе.
Вечером, уложив Лёшку спать, Лев Борисович зашёл к девушке.
– Ты сегодня совсем без сил. Тяжёлый день?
– Нет. – Она через силу улыбнулась, но сразу же её лицо оживилось: – Наоборот! Нут и Тошка научились сидеть, Шери обижается, что теперь он не один такой, и старается удержать ложку. Гера и Эрик тоже за ним тянутся, надеюсь, к концу недели и они научатся сидеть.
– Это хорошо. Ты молодец! А Дима и Митя?
– С ними хуже. Они очень боятся, что их отбракуют, как брата, и страх мешает им заниматься. Вы же знаете требование этих… людей. – Лена изменилась в лице, радостные нотки в её голосе сменились болью и горькой ненавистью. – Им нужны теории, открытия, расчёты, а не дети. Я еле добилась, чтобы ребятам игрушки купили и по два часа на игры давали. Не представляю, как они работают: по десять часов, таращась в эти экраны и диктуя формулы, да ещё наперегонки. Этого и взрослый не выдержит!
– Потому и не выдержит. – Лев Борисович горько вздохнул. – Дети с самого рождения знали только мир лаборатории, теории стали для них заменой играм. Ты отдохни.
– Завтра отдохну. У Лёшки ведь день рожденья. Я ему подарок приготовила. – Девушка достала из шкафа пакет. – Положите его у кровати. Проснётся – увидит.
– Когда же ты успела? – Лев Борисович взял в руки добродушного зайца со смешными висячими ушами. На ткани голубели звёздочки: игрушка была сшита из белой набивной фланели для детских пелёнок.