– Здравствуйте, родные. – Он, осторожно притворив лёгкую калиточку в хлипкой оградке, сел на лавочку, выложил на стол хлеб и соль, достал чекушку водки. – Давно я тут не был, уж простите, нет времени свидеться. Аня убирала у вас, да? А вот фотографии плохо протёрла.
Он провёл рукой по эмалевым медальонам старомодных памятников: специально тогда настоял на них, вспомнив полушуточный разговор с женой в первый год их брака. Она хотела именно такой, обычный гранитный столбик с овальной фотографией в неглубокой нише. Рука едва заметно дрогнула на портрете жены.
– Посижу тут, вы не против? – Он отрезал ломоть хлеба, накрыл им стаканчик из биоразлагаемого пластика. – Вот так. А это мне.
Он ел кисловатый чёрный хлеб, посыпанный крупными сероватыми кристаллами каменной соли, смотрел на голубое весеннее небо и говорил. Молча. Они и так услышат, а кому другому это знать нельзя.
«Теперь у тебя, Лёша, есть младший брат. Не сердись на меня, что я назвал его, как и тебя. Сейчас он уже подросток, скоро станет совсем взрослым».
Старик грустно улыбнулся, вспомнив прошедшие месяцы. Лёшка взрослел быстро, иногда напоминая отцу неуклюжего щенка дога. В семь месяцев у него начался новый кризис. Прежде открытый и наивный парень стал думать, что сказать, и кому, просчитывая последствия своих слов и поступков. Это было хорошо, но не всегда, потому что мальчишка начал подстраиваться под окружающих, выискивая свою, пусть ещё и детскую выгоду. Лена на его уловки не реагировала: вечно замотанная девушка думала в основном о работе со своими детьми, стараясь укрепить их слабые тела, а когда удавалось выкроить часок на отдых, просто радовалась возможности погулять в парке или потанцевать, благо, Лёшка не протестовал против такой партнёрши. Но были и другие, и всё больше. «Образец» требовалось исследовать, он – имущество центра. Парня таскали по разным кабинетам: томограф, энцефалограф, тесты на уровень развития интеллекта. И уроки – обязательные, очень сложные для ребёнка. Но он справлялся со всем, быстро пройдя курсы русского, французского и английского языков и основ точных наук. Это было не узнавание, а вспоминание того, что когда-то записали в только что созданный мозг. С другими науками было сложнее, но тоже шло опережение по сравнению с психологическими ровесниками. При этом Лёшка мухлевал, незаметно для других, но не для отца подстраиваясь под ожидания сотрудников центра. Он стал играть роль милого, не очень хорошо понимающего задания, но старательного и довольно способного мальчика. И обманывал всех этой наивностью. Нет, его не любили, как, бывает, любят вундеркиндов, ведь он был всего лишь «образцом», но ему верили, незаметно для самих себя потакая его капризам. И это бесило отца. Только сделать ничего было нельзя, потому что за ними следили. За самим учёным – нет, а вот за Леной, тоже видевшей хитрости мальчишки, и за Лёшей следили круглосуточно. И разговор по душам, так необходимый маленькому манипулятору, ищущему тепла и внимания окружающих, был невозможен. Казалось, что повторяется история первого Лепонта, когда-то таким же образом добивавшегося всеобщего обожания и выполнения своих капризов. Но были в Лёшке и другие черты, до боли напоминавшие учёному первого сына. Задумчивый взгляд грустных глаз, когда парень считал, что его никто не видит, упрямый изгиб губ и – это самое главное – хорошо скрываемое, но постоянно росшее желание вырваться за пределы центра, в живой, огромный мир.
Лёшке исполнилось десять месяцев, когда руководство центра приказало, чтобы «образец» прошёл курс самбо: эта борьба лучше всего подходила под его физические данные. Отец не хотел этого, не понимал причин такого приказа, боялся новых идей хозяев центра, но ничего сделать не мог, только пошёл с парнем на первое занятие. И узнал о прошлом сына то, о чём и подумать не мог.
В большом светлом зале собралось несколько человек – тренер и отдыхающие после работы охранники – и стояли спарринг-манекены новой модели, совсем недавно пущенной в производство на одном из заводов центра. Тренер, оценив физическую подготовку парня, подвёл его к одному из манекенов: