– Вы простите… – Он неожиданно понял, что не знает, что сказать, и совсем по-детски схватился за единственную «соломинку»: – Мне ваш адрес Жаклин дала…
– Заходи! – Парень резко шагнул в сторону. – Ну, чего стоишь?!
Он вошёл в тёмную тёплую прихожую, пахну́вшую на него запахами обувной кожи, жареного лука, свежего кофе, обжитых кирпичных стен.
– Разувайся и проходи в комнату, сейчас кофе принесу. – Хозяин квартиры мотнул головой, указывая куда идти, сам же поспешил в другую дверь, из-за которой доносилось негромкое шипение. Через мгновенье послышалось: «Чёрт! Опять плитку мыть!» – и запах кофе усилился.
Он снял мокасины и, радуясь, что можно дать отдых ногам, прошёл по прохладным половицам в по-утреннему сумрачную комнату с непривычной для него старой мебелью: узкие лакированные шкафы, такой же узкий сервант с горками фарфоровой посуды за стеклом, небольшие, жёсткие на вид кресла.
– Чего застыл? Садись! – Хозяин слегка подтолкнул его ребром подноса. – Вот сюда, к столу. Что, мебель понравилась? От бабушки досталась, антиквариат, сто лет в обед, сейчас из ДСП уже ничего не делают. Держи кофе и пирог. И рассказывай. Звать-то тебя как?
Он растерянно замер, не зная, что ответить, и вдруг ему послышался хрипловатый голос отца. Он выпрямился и твёрдо сказал:
– Лёшка. Не Алексей, а Лёшка.
– Хорошо, тогда я – Мишка. Будем знакомы! – Парень шутливо стукнул в его кружку своей.
– Что Жаклин? Просила что-то передать?
– Нет, она сказала, вы можете мне помочь… – Лёшка пытался найти нужные слова.
– Ты когда её видел?
– Вчера, мельком, а говорил в прошлое воскресенье.
– Как она? – Мишка спросил напряжённым голосом.
– Хорошо… – Лёшка запнулся, ведь о Жаклин не знал почти ничего. – Я не буду врать, я мало с ней общался, но она… Наверное, её можно назвать моим другом.
Мишка внимательно посмотрел на него, кивнул, видимо, заметив что-то особое в лице Лёшки:
– Говори. Если она послала тебя ко мне, значит, дело очень серьёзное.
Лёшка вздохнул, прикрыл глаза и стал рассказывать. Всё. И то, о чём не говорил тогда Жаклин – о детях-уродах в подвальной лаборатории, о разговорах с отцом, о непонятной ему самому неприязни к Лене в те детские дни, и о смазливой медсестре, слова которой подтолкнули его к поискам сведений о своём прототипе. И о жизни в «Баялиге», об упрямом нежелании хоть что-то читать, чему-то учиться, узнавать новое: люди-то живут и без знаний, книг, им достаточно того, что есть в торговом центре, значит, быть умнее – плохо, глупо, неприлично. О последней неделе, когда всё сложилось в цельную картину. И о бегстве в ночь, неожиданном для него самого, но вроде бы хорошо спланированном. И самое главное – о жгущем чувстве вины перед отцом и Леной, от которого не избавиться, которое, как и одиночество, стало его спутником и наяву, и во сне. Мишка молчал, Лёшка сквозь опущенные ресницы видел, что тот внимательно следит за его лицом. Но в этот раз он не контролировал свою мимику – хватит с него притворства!
Лёшка замолчал, но хозяин квартиры сидел, всё так же молча рассматривая его лицо. Потом вздохнул и разжал кулаки:
– Ты не врёшь. Не думал, что когда-нибудь увижу молодого параллельщика, им всем уже за восемьдесят. Но такой взгляд – только у них. Досталось тебе… – Он снова ненадолго замолчал, потом встал: – Я согрею тебе поесть. Хочешь, идём на кухню, хочешь, оставайся здесь.
Лёшка пошёл за ним. Небольшая, квадратов восемь, кухня, оставшийся от когда-то стоявшей здесь угольной плиты выступ дымохода, старинная, опять же из ДСП, мебель и залитая убежавшим кофе газовая плита – тоже почти антиквариат в мире победившего электричества и готовых блюд. В раковине стояла начищенная до золотого блеска медная джезва.
– Садись сюда. – Мишка резким, отрывистым движением указал на стул в углу. – И мне не помешаешь, и снаружи тебя никто не увидит. Суп будешь? Гречневый, с шампиньонами.
– Я всё ем. – Лёшка пожал плечами.
– Оно и понятно, капризничать тебе никто не давал, – усмехнулся хозяин. – Пока греется, буду говорить. Я тебя не перебивал, так что и ты пока молчи, потом спрашивать да возражать будешь. Отец твой преступление совершил. Сиди! Не в том преступление, что тебя оттуда вытащить смог, а в том, что с этими экспериментами связался. Судить его не могу. Был бы он жив, ему бы официально обвинение предъявили. Только суды разные есть. Он неправ, но… Параллельщики – они другие. Не все выдерживали. Ты же сам знаешь, что такое одиночество. Это не только твоя беда, так у всех параллельщиков. Тебе это с генами передалось, ты же клон. Плюс ещё эта запись информации в мозг. Отец твой хотел от этого одиночества спастись, а когда семью потерял… Не могу его судить. Да и расплатился он за всё, и тебя смог человеком воспитать. Больше его за Лену виню – знал, во что девчонку впутывает. Ладно. Держи суп, а я тут приберу пока. Сейчас вот что решать надо. Первое: куда тебя прятать и как. Кэт эта тебя под землёй найдёт, а если с хозяевами центра стакнётся… Значит, прятать тебя нужно далеко. Но и запирать в четырёх стенах нельзя – ты за эти годы на несколько жизней вперёд в тюрьме насиделся, вернее, в пыточной. Да и учиться тебе нужно, ты парень умный. Второе: нужно узнать, жива ли Лена.