Стрелки в чертеже наших семейных отношений были направлены нестандартно – я всегда была сама себе строжайшим судьей.
Так что эффекта, на который рассчитывала ГАИ, не произвелось. Более того, успокоив меня кое-как, мама сделала уж совсем самобытный педагогический ход: «Ты, Маришка, на математике и русском языке веди себя хорошо, а на остальных уроках делай что хочешь». Полагаю, ход был гениален: принимая во внимание мой характер, от меня нельзя было требовать больше, чем я требовала от себя сама.
А вот Ленку Черкизову дома за двойку побили тапком и устроили ей головомойку. Тетя Клава припомнила мне все – и сломанную Ленкину руку, и комментарии насчет своей стряпни. Инцидент со срывом классного собрания и двойкой в Ленкином дневнике стал последней каплей. Ленке строго-настрого раз и навсегда запретили дружить со мной, отпетой хулиганкой. Она, как послушная дочь, указание выполнила, что в будущем обернулось для нее многими неприятностями. Я обид не забывала, а ее поведение квалифицировала как форменное предательство.
Последствия этой глупой истории растянулись надолго. Родителям Ленки тогда было не до нее. Семья трещала по швам – не прошло и года, как Черкизовы развелись. Через некоторое время у тети Клавы обосновался Ленкин новоиспеченный отчим. Он тоже бросил свою жену, и та приходила убивать тетю Клаву кирпичом, но не убила. Теперь уже он возлежал на диване и курил, и уже ему носила тапочки тетя Клава. Ленка сидела на скамейке перед подъездом и плакала. А я смеялась над ней – это была месть. И мучила бы меня совесть до конца дней моих, если бы я тогда знала причину Ленкиных слез.
Короче, при их проблемах разбираться в сложившейся школьной ситуации им было не с руки. Да и можно ли было от них этого требовать? Они ведь отреагировали в точности так, как ожидалось. Школа в лице ГАИ жирной двойкой в дневнике потребовала провести воспитательную работу – и они честно выполнили поставленную задачу.
Зачем это было нужно ГАИ? Тоже понятно. Ей – укротительнице диких детей со стажем – непременно требовалось утвердить свой авторитет, чтобы все дрожали, чтобы уважали. На каждого сопливого семилетку душевные силы тратить – на себя не останется.
***
За первую четверть ГАИ вывела мне тройку по русскому языку. Отличников у нас тогда было с десяток. Лишь одна из них – Светка Юрьева – осталась отличницей до конца. Многие другие – дети работников пищевой промышленности и продавщиц парфюмерных отделов – даже в девятый класс не поступили.
Шло время, и постепенно я стала понимать неписаные правила игры под названием «Школа». Вскоре мне уже было дико вспоминать детсадовское прошлое – настолько там все было скучно по сравнению с новой жизнью. С уроков я больше не сбегала, палочки, слава богу, закончились, память у меня была фотографическая, а читать я еще до школы научилась, хотя и не любила в те годы это занятие.
К содержанию
* * *
Эпизод второй – Бибигон
Научилась благодаря тому, что мама меня удачно простимулировала, пообещав принести с работы живого Бибигона, если я выучу все буквы. «Бибигон» был моей любимой книжкой, маме я доверяла безоговорочно, так что дважды повторять задание не пришлось. К вечеру все буквы были выучены наизусть. Перед мамой, лишний раз удостоверившейся, на что способен ее ребенок, если его успешно мотивировать, встала непростая задача: утратить мое доверие она не хотела, а Бибигоны в наших краях не водились. Пришлось ей принести мне котенка – мол, вот твой Бибигон. Я поначалу слегка разочаровалась заменой, но котенок был такой славный и маленький, пушистый полосатый серо-белый комочек, что я быстро утешилась. И принялась за дело. Воображение у меня всегда было богатое, и несчастное животное в полной мере ощутило это на себе – его пеленали и укладывали в постельку, одевали во всевозможные наряды, кормили и поили с ложечки, учили буквам и выгуливали в коляске. Удрать от меня, вдобавок вооруженной шваброй, в наших двухкомнатных палатах не было никаких шансов, приходилось Бибигону все перечисленное терпеливо сносить. Впрочем, зверь попался живучий, и затискать его до смерти мне так и не удалось.