Пока мы отсутствовали, из палаты исчезли наши малявки – их должны были выписать. Зато через открытую дверь налетело мушиное пополнение. Мы уже собирались возобновить священную войну против насекомых, как пришел доктор с обходом. Это был тот самый коротышка из операционной, и компанию ему составляла все та же крупная медсестра. Доктор с видимым удовольствием осмотрел дело рук своих сперва в горле у Гальки, а потом у меня и сообщил, что на следующий день нас можно будет выписывать.
На обед мы решили не ходить, чтобы не доставлять удовольствие Алке. Тут пришла Галькина мама, а за ней и моя. Когда я вернулась в палату, нагруженная совершенно бесполезной домашней провизией и доброй дюжиной не менее бесполезных советов по укреплению моего хилого здоровья, то обнаружила Гальку под койкой Алки. «Ты чего?» – я подползла к ней, предвкушая новое развлечение. Галька высунулась наружу, ее глаза сверкали от возбуждения. «Помоги здесь!» – показала она на какую-то ручку, торчавшую из койки. «Щас», – я устроилась поудобнее, и мы принялись за дело, пытаясь провернуть ржавую железяку. Раздался зубодробительный скрип – ручку удалось-таки сдвинуть с мертвой точки. Дальше крутить стало легче, хотя скрежет был по-прежнему громким. После первого полуоборота прояснилось назначение таинственного механизма: койка на наших глазах изгибалась – ее середина опускалась вниз. «Работает!» – торжествовала Галька, а до меня ее замысел пока не доходил. Меж тем койка приняла немыслимую верблюдообразную форму. Спокойно смотреть на нее было невозможно. «Комфорт прежде всего!» – ликовала Галька. «Спи, моя радость, усни!» – пропела она, вскарабкавшись на результат наших трудов. Ее блаженная улыбка символизировала сладость Алкиного сна с задранными к потолку ногами. Для убедительности Галька захрапела, затем засунула в рот большой палец и смачно присосалась к нему, а напоследок подрыгала ногой. Мой смех перешел в постанывание, потом в подобие кудахтанья, на глазах выступили слезы. «Что ты Алке-то скажешь?» – в итоге смогла я выдавить из себя – легкомыслия мне никогда не хватало. «Не боись, что-нибудь придумаем!» – заверила меня Галька, слезая с особого ложа. Веселья как не бывало, во взгляде беспощадная жажда мести. Тут я почувствовала, что тревожиться мне, в сущности, не о чем – Алке придется несладко. Отдышавшись после приступа смеха, я приступила к укладыванию маминых припасов в свою тумбочку. Галька же поправляла белье на Алкиной койке, насколько это было возможно в сложившейся ситуации. Поужинали чем бог – в лице наших мам – послал, что помягче было.
Разодранное горло отошло на второй план, мозг напряженно обдумывал грядущую разборку с Алкой. «Ты, Маринка, главное, не смейся, – предупредила Галька, – положись на меня!» Я охотно передала подруге все руководство. Да и о чем волноваться? В крайнем случае открутим ручку назад. Но сдавалось мне, у Гальки были совсем другие планы.
Так и вышло. Когда вечером по инерции хихикавшая Алка ворвалась в палату, то при виде собственной койки она остолбенела. Широко распахнув рот и глаза, она в растерянности пробормотала: «Это еще что такое?» Вслед за Алкой вошла старенькая нянечка, разгонявшая народ по палатам. «Батюшки светы!» – охнула она. Тут настал момент Гальке выступить с «домашней заготовкой». С выражением трогательной серьезности и неподкупной честности на лице она спокойно объяснила: «Главврач Иван Иваныч был с обходом, сказал, что так надо. У нее… – она мотнула головой в сторону Алки, – …что-то в анализах нашли». Всяческие анализы в больнице сдавали чуть ли не каждый день – здесь прокола быть не могло. На бабульку авторитет главврача подействовал безукоризненно: «Иван Иваныч, говоришь? Ну-ну, знать, и впрямь так положено. А что же там, в анализах-то, не сказали?» У Гальки и на этот вопрос был припасен ответ. «Белорубин там какой-то, что ли», – блеснула она эрудицией. «Белый рубин?» – повторила за ней в задумчивости нянечка. «Да это не белокровие ли, часом? Ах ты милая моя! – пожалела она стоявшую столбом Алку и погладила ее по голове. – Ну ничего, сердешная, авось вылечат, сейчас медицина ого-го!» И вспомнив о своей основной обязанности, сказала нам ложиться. Потерявшая дар речи Алка с отчаянием ткнула пальцем в свою койку и что-то простонала. «Доктор прописал – значит, надо так спать», – ответила старушка на ее невысказанный вопрос и, покачивая головой, удалилась в коридор. «Он еще сказал, это исклюзивно гипротонический синдром», – продолжила добивание своей жертвы Галька. А жертва уже и не трепыхалась, сложила крылышки и покорно принимала новые удары. Гальку несло дальше во весь опор. С выражением скорбного участия на лице и смеясь гомерическим хохотом про себя, она развивала медицинскую тему, припечатывая Алку замысловатыми терминами. «Альфаглобин поджелудочной железы узоморфен глацерину печеночной функции, говорит, – важно поясняла она. – Так что ты не переживай, авось обойдется, пара операций под общим наркозом – и ты как огурчик!» Алкино лицо, еще десять минут назад пышущее румянцем совершенно здорового человека, покрылось мертвенной белизной. От последнего замечания Гальки по нему пошли заметные зеленоватые пятна. Тут вмешалась я, предательская жалость к поверженному врагу проникла в мое сердце: «Давайте спать, что ли?». И подмигнула Гальке. Та меня поняла, улеглась под одеяло, но не удержалась и запустила напоследок еще одну шпильку: «Спокойной ночи, Алочка!»