Так что, за исключением упомянутого выше проигрывателя пластинок, музыка почти не присутствовала в моей жизни. И вдруг появился магнитофон. Это был внушительных размеров чемодан со здоровущими кнопками, советского производства. Мама раздобыла его, проложив себе дорогу головкой сыра. Мамин молокозавод не производил сыр – но имел такое намерение, и мама как раз вошла в состав делегации, посланной в соседнюю волость для обмена опытом. Там-то ей бог и послал пару кусочков сыра, которые удалось обменять на магнитофон под амбициозным названием «Маяк». Катушка к нему прилагалась одна-единственная, но мама сумела у знакомых переписать на нее песни группы «АББА». Эти песни я долго гоняла взад-вперед, танцевала под них перед зеркалом, безбожно кривляясь, и в результате выучила наизусть, как попугай. Увы, моя пятерка по английскому языку никак не помогала расшифровать тексты: «Мани-мани» я понимала, но вот дальше… «Масбифани» и тому подобное не вызывали никаких ассоциаций. Впрочем, через месяц «АББА» надоела мне до смерти.
Подругам мой «Маяк» был неинтересен – Галькин папа привез ей из-за границы шикарный кассетник «Грюндиг». Зато я обладала настоящими джинсами «Райфл»; они были на пару размеров велики, куплены на вырост, который не произошел, что нисколько не мешало мне щеголять ими при каждом удобном случае. Я по очереди выдавала их поносить подругам, отправлявшимся на дискотеки, что благотворно влияло на мой статус. Ох уж эти джинсы, дубленки – в те времена это были не просто вещи, это были маяки на бескрайних просторах житейского океана. Музыку же нам всем обеспечивал Галькин «Грюндиг», а мой магнитофон хранился под потолком, на самом верху нашей стенки. Стенка была другим маяком в океане жизни и стоила маме… Впрочем, бог с ней, со стенкой, это совсем другая история.
***
Короче, Виталик своим предложением попал в десятку – «Машины времени» даже у Гальки еще не было. «Ладно, давай, – покладисто согласилась я, – запиши. А у тебя какой концерт?» «Самый последний!» – обрадовался моей благосклонной реакции Виталик, захлопал длиннющими ресницами. Лифт тем временем, отчаянно скрежеща, остановился на моем этаже и, жалуясь на свою тяжелую судьбу, со скрипом нехотя отворил двери. Виталик, окрыленный успехом, вышел на лестничную клетку вместе со мной: «Ну чо, у тебя катушка-то пустая есть?» «С одной стороны пустая, с другой „АББА“ записана», – ответила я, вытаскивая ключ из-под майки (он висел у меня на шее, чтобы я его не потеряла, – это решение мама позаимствовала у Галькиных родителей). Дома никого не было – мама приходила с работы в седьмом часу. Я открыла дверь, бросила портфель под вешалку и побежала за кассетой. «Щас, погоди», – крикнула Виталику, который смущенно топтался у порога. Мне хотелось избавиться от него побыстрее, поэтому я для скорости вскарабкалась на стул прямо в сапогах и достала с верхней полки магнитофон. Хлопья пыли еще кружились в воздухе, когда я выдрала из недр «Маяка» его содержимое. Времени перематывать катушку не было – и я сунула Виталику сразу обе. «Смотри „АББУ“ не затри!» – завещала я ему, захлопывая дверь перед его носом. Через пять минут я уже переоделась, вернула магнитофон на место, распихала пыль по углам и думать забыла об этом.
Только Виталик не забыл. Весь следующий день он кокетливо хихикал, стреляя в меня глазками, на что я, разумеется, не обращала ни малейшего внимания. На каждого дурака внимания не напасешься! То, что его стрельба была неспроста, я смекнула после уроков, когда заметила, что Виталик идет домой прямо за нами с Галькой, метрах в пяти. Стоило мне попрощаться с подругой у ее подъезда, как его веснушчатая ряха оказалась тут как тут. «Привет! А катушка твоя готова!» – победным тоном радиодикторши, сообщающей об очередных достижениях тружеников села, доложил он. И протянул мне обе мои кассеты. Бережно упакованные в полиэтиленовые мешочки! Перевязанные сверху ленточками! Полная кассета – синей, а пустышка – зеленой! Окончательно добили меня аккуратнейшим образом вырезанные бумажки, наклеенные на пакетики. Я бы так замечательно налепить их никогда не смогла. Домашние задания, которые предполагали использование клея (аппликации или гербарии), у меня вечно завершались слезами; маме после этого приходилось сперва отмывать меня и всю комнату от клея, а затем отдирать покоробившиеся бумажки, тряпочки, растения от моей тетрадки и приклеивать их заново, только тогда я успокаивалась. Держу пари, Виталик свои наклейки приспособил самостоятельно. Он для этого годился. Вдобавок каллиграфическим почерком на них содержимое катушек начертал: на полной – «АББА» и, с новой строки, «Машина времени». На другой, пустой катушке так и написал – «Пустая», как будто сквозь мешочек было не видно! Осмотрев все это, я почувствовала, что меня вот-вот накроет острейшим приступом комплекса неполноценности. Подавив его первые симптомы героическим усилием воли, я с трудом выдавила из себя: «Пойдем послушаем, что ли?» Виталик расплылся в соблазнительнейшей улыбке, приоткрыв идеальные зубы, на щеках появились пикантные ямочки. Мое приглашение было воплощением тайных желаний, взращенных в темных глубинах его души. Мы в полном молчании направились к лифту. Я еще не вполне пришла в себя от осознания собственной ничтожности; а Виталик безмолвствовал от смущения. Не произнеся ни слова, мы добрались до моей двери. Наконец, дар речи вернулся ко мне: