Ладно, «овца» – это ерунда, а тут в нос вжарили. Меня колотило в бессильной ярости до тех пор, пока мама не пришла. Я ей, конечно, нажаловалась как своей единственной надежде на справедливость. Мама прониклась, наскоро поставила мне примочку из тертой картошки и помчалась в школу. Вернулась через пару часов в каком-то задумчивом состоянии. «Ну что?» – подбежала я к ней. «Что-что… Пошла жаловаться, а в результате сама разжалобилась. Истомина ваша белугой у меня на руках ревела, свою тяжелую судьбину кляла. Пришлось ее утешать, – мама смущенно развела руками. – У нее на вашего драчливого пернатого во-о-от такая папка жалоб уже собрана. А сделать Истомина ничего не может: среднее образование всеобщее, приходится этого типа терпеть и тащить на себе. В общем, без толку сходила». Помолчали. «Я бы его, мерзавца, сама избила, если бы умела, – добавила мама виновато. – Ну да ладно, как там у тебя нос, мой котенок? Болит?» Нос отек и болел, но куда сильнее страдала моя душа. Надежды на отмщение с помощью мамы рухнули, и я до конца вечера погрузилась в безразличное оцепенение. По привычке покорно снесла все лечебные манипуляции. Наконец мама посчитала свою врачевательскую миссию исполненной и отпустила меня спать.
Спала я отвратительно, всю ночь снились кошмары. Уже утром привиделась мне пустыня. Со всех сторон, куда ни посмотри, меня окружали желтые-прежелтые дюны, а в небе пылало желтое-прежелтое солнце. Тут из песка высунулась голова, я присмотрелась и узнала Курочкина. Голова, в отличие от Саида из «Белого солнца пустыни», не подавала никаких признаков недовольства. Напротив, она распевала какую-то веселую бандитскую песенку, одновременно умудряясь нахально курить, как ни в чем не бывало. Мне стало жарко, очень жарко – пустыня же, и я проснулась от какого-то прикосновения. Это мама тревожно щупала мой лоб рукой. Немедленно поставленный градусник подтвердил опасения – температура была под сорок. Нос продолжал противно ныть. Мама, как обычно, не ударилась в панику, а развела активную деятельность: вызвала врача, напоила меня витаминами и позвонила на работу отпроситься на полдня. Ну а я? Я была даже рада неожиданной болезни. Показываться в школе с распухшим синюшным носом мне не улыбалось. Да и перспектива повстречаться с Курочкиным не привлекала. Больше всего я хотела остаться наедине со своими переживаниями и настрадаться всласть. Снова и снова прокручивала я в памяти недавнее оскорбление и строила все новые планы страшной мести.
То ли эмоции отнимали слишком много сил, то ли сказалось скрытое нежелание выздороветь, но в этот раз, как и в случае с увольнением Нины Ивановны, излечение продвигалось со скрежетом. Минул почти месяц, а я по-прежнему валялась в постели, закутанная в махровый шарф. Нос давно пришел в порядок, но другого проку от бесконечных маминых процедур не наблюдалось. Температуру сбили – начался насморк. Покончили с насморком – начался кашель, а потом вернулась температура, вдобавок расстроился желудок от переизбытка употребленных народных средств и горячего питья. Болезнь напоминала многоглавого дракона, у которого на месте одной отрубленной головы вырастало две новых. А мама была богатырем, неустанно сражавшимся с чудовищем.
Неизвестно, как долго продолжалась бы эта борьба, если бы в один прекрасный (хотя и весьма пасмурный день) меня не навестила Галька. Да-да, опять та же Галька – она пришла и легко вытащила меня из ямы, в которую я угодила. Я сама открыла ей дверь. У нее была новая прическа – косички исчезли, и от ее шубки приятно пахло морозом. Она бодро припустила с места в карьер:
– Все болеешь? А у нас большие новости!
– Да? Какие? – прохрипела я, помогая Гальке забросить шапку на вешалку.
– Бандерлоги раскурили какой-то бычок на улице и все скопом отправились отдыхать в больницу с желтухой! На полтора месяца, говорят! Вот это кайф!
– Да ну? Все вместе? И Курочкин тоже?
– Век воли не видать! – поклялась Галька. – Курочкин первым пожелтел, цыпленок наш!
Злорадство мгновенно вскипело во мне и выплеснулось наружу:
– Так ему, заразе, и надо!
– А ты все переживаешь после того случая? – с пониманием подмигнула мне Галька и махнула рукой. – Брось! Курочкин за это время и меня под дых ударил, и Юдину в глаз, а Искусных вообще ногу из-за него сломала, когда он ее с лестницы спустил. Что с этого убогого взять? От него просто надо держаться подальше, как от бешеной собаки