========== Часть 1. Творец. Глава 1. Поиски отца ==========
От автора: описываемый мир по историческому времени находится где-то между VI–VII веком н. э., но место и политические события являются придуманными. Религиозные верования частично сохранены: основная религия — христианство, в догматике которого секты находили свои смыслы. Такой выбор обусловлен тем, что мне важно показать некоторые идеи и рассмотреть их с разных сторон, а не написать приближенный к историческим событиям текст.
***
Каменные развалины заброшенного дома, окруженные одичавшим садом, надежно скрыли место нашего преступления. Дня через три можно будет предъявить хозяину стада обглоданный дикими зверями остов молодой овцы, когда начнется подсчет вверенного поголовья животных. Но сегодня животы мальчишек, давно не знавшие вкуса мяса, наполнятся до краев. Тело овцы, уже со свернутой шеей и остекленевшими глазами, и вправду удалось отбить у волков, угрожая посвистом и палками, поэтому не будет в этом деянии обмана, даже если заставят поклясться перед распятием.
— Смотрите, кого я нашел! — рослый черноволосый юноша со смуглым лицом, одетый в короткий кусок ткани с проделанной дыркой посередине, серый и несколько раз починенный грубой нитью. Одеяние его другие пастушки сочли бы роскошным: широкий кожаный ремень с железной пряжкой опоясывал бедра юноши, а ноги были обуты в стертые долгим ношением сандалии. Остальные же обуви не имели, и грубые подошвы разновозрастных мальчишек были темны от грязи и пыли. Одежд на пастушках тоже было немного: всего-то кусок ткани на бедрах, чтобы прикрыть срамные места.
У каменного божка, что был установлен сейчас перед всеми рядом с разложенными углями костра, срамное место превышало половину туловища, стояло торчком и было гладким, словно отполированным трудом многочисленных рук.
— Ого! — мы потянулись к каменному истукану, желая потрогать то запретное, что имели все, но не в таких, вызывающих стыд и грешные мысли, размерах. — Неужели и такое встречается?
Аттис, принесший нам на обозрение эту игрушку, загадочно улыбался. Мне всегда нравилась улыбка моего брата: что бы ни случалось — горестного или радостного, глаза его, устремленные в высокое синее небо, казалось, подергивались влагой, а губы, не разжимаясь, расплывались в стороны, являя ямочки на худых скулах. В эти мгновения Аттис будто мысленно уносился в далекие, невидимые глазу чертоги, где нашим душам даруется бессмертие.
Пастушки продолжали рассматривать каменного истукана, оставшегося нам в наследство еще с тех времен, когда здешний дом имел крепкие стены, сотрясаемые многоголосьем рожденных детей, трава в саду была скошенной — мягкой и нежно-зеленой, бутоны роз со множеством лепестков алыми пятнами пылали на крепкой и высокой каменной изгороди, в тенистых глубинах пруда плавали золотые рыбки, а не тушки дохлых ос и головастики.
— Я слышал от матери одну историю, — внезапно заговорил Кибел. Мы называли его «Египтянином» из-за слишком темной кожи и жестких, свернутых во множество колечек волос. Говорили, что после своего рождения сначала он напугал повитуху, которая решила, что родился демон, потом — молодого священника, когда младенца принесли крестить. От страха тот чуть не утопил Кибела в купальне. И потому его мать, не смея взглянуть людям в глаза, каждый раз стыдливо прикрывала лицо платком, если сын её оказывался рядом. Но что поделать? Нам всем могла достаться подобная участь, если бы не вышел указ нового наместника. Да кто уже вспомнит имя этого экономного и «добросердечного» человека, запретившего убивать новорожденных детей, какими бы устрашающими с виду они ни были? — Это духи дома! — с некоторой таинственностью, понизив голос, заявил Кибел, и мы все обратились в слух. — Старые хозяева, которые поклонялись другим богам, вселяли в камни демонов, чтобы защитить свой сад от воров. Мать мне говорила: «Увидишь такой большой член — беги прочь, изо всех сил, иначе он пронзит тебя!»
Мы все дружно в страхе отпрянули кто куда, и только Аттис остался стоять на месте. Ткнул палкой в каменного истукана и повалил его на землю.
— Пустое! — громко провозгласил он. — Ваши матери подверглись насилию, вот и говорили «Беги!», потому что сами не успели спрятаться. Не стоит бояться недвижимого камня. Бойтесь злых и порочных людей, если член их вот так стоит и хочет пронзить.
— Ох, накажет демон тебя! — пискнул Кибел из своего укрытия.
— Чем же? — звонко расхохотался в ответ Аттис, делая вид, что поверженный божок ему не страшен, как и угрозы матери Кибела. — Член мне серпом усечет?
Мы все вернулись на свои места, стыдясь недостатка мужества и слабости, посмеиваясь и желая превратить разговор в шутку.
— Да уж! — сказал один из нас, по имени Александр, а по прозвищу Дикий. Имя ему было дано сильное, призывающее повелевать мужчинами и водить армии, но не было в его облике ничего благородного как у светлоглазых и белокожих эллинов. Низкорослый и крепкий, он мог руками разве что целую овцу с земли поднять и на плечи себе взвалить. — Папаши наши расстарались на славу, чтобы вылепить нас по подобию своему, а матерей перепугать и оставить в грехе. Вот у тебя, Прокул, точно отец был из сирийцев. Смотри, какой нос — крючком завивается!
— А у тебя — из грязных варваров, что в шкурах звериных ходят, никогда не моются и с ослицами сношаются! — обиделся Прокул, надулся и сжал кулаки.
— Заткнитесь оба, Прокул и Александр, — внезапно в защиту Дикого встал маленький, худой и желтолицый Парис по прозвищу Косоглазый. — Наши матери сами не ведают, кто наши отцы, а вы будто знаете! Будто сами за спиной стояли, когда не по одному, а по двое-трое… Вон, Филицитату из Сибатиса совсем недавно люди наместника изнасиловали. Она умом тронулась и стала вещи какие-то странные рассказывать. К ее отцу священник Сильвестр приезжал, просил в монастырь девчонку отдать, да тот отказался. А если понесет? Кто тогда отцом будет считаться, а?
Все немного приутихли. Поговорить было не о чем. Установившаяся тишина вскоре была нарушена: сначала Дикий, потом Косой, потом Сириец — каждый из нас постарался рассказать историю о своем отце так, как видится ему. Будто стерлась память людей о тех страшных войнах, что пронеслись до нашего рождения по этой земле, и всех смутных и черных годах, что они продолжались. Мужчины — отцы наших матерей, их мужья и первые сыновья — не смогли защитить эту землю. Одно, второе, третье сражение — многие погибли, хотя некоторые и спаслись, вернулись — и погибли, защищая свои дома. В этих плодоносящих долинах, на холмах, за каждый камень сражались пришлые армии и не успокоились, пока не перебили друг друга, а затем в обескровленные земли явилась армия империи. Принесла свои знамена и веру, и превратилась наша родина в крайнюю провинцию, куда и законы из столицы доходили с задержкой на год. Хотя в последнее время наместники сменялись чаще. Видно, не всё у них там благостно — у этих завоевателей, что говорят меж собой на своем языке и совсем не понимают наш.
— А мой отец был Богом, — внезапно сказал Аттис, поднял голову и с вызовом посмотрел на нас. Пастушки замерли, притихли, не зная, как поверить в такую небылицу. Я же решил не отставать от брата, которого любил и почитал:
— И мой — тоже!
— Да разве такое возможно? — возмущенно воскликнул Прокул. — Аттис, Поликарп — вы хоть и братья, но отцы у вас разные. И не похожи вы друг на друга: у тебя, Поликарп, точно кто-то из имперцев в родстве — кожа и волосы светлые, а Аттис — совсем другой.
— Нет, — упрямо возразил Аттис, — всё верно! Разве не учат нас монахи и священники, что Бог един и всё видимое — прекрасное и многообразное — это его творение? Разве не божественной силой создается ребенок в утробе матери? Поэтому и говорят нам: Бог — Творец и Отец всего сущего. И каждого из вас Он вылепил таким, каким пожелал увидеть. И нет ни у кого из нас иного отца, кроме Бога, понятно?
Праведные слова Аттиса запали мне в душу. Я сам им удивился: насколько же точно можно было сказать, не упустив самой сути! Бог-Отец поселил своих детей на этой земле, которая была изничтожена людской злобой, и мы — новые люди Его, которые, по Его заветам, должны владеть ею и приумножать ее богатства. Именно мы дадим этому краю плоды, раз меня нарекли Поликарпом, а значит — «многоплодным».