Отцу Сильвестру, заглянувшему случаем в нашу деревню, я поведал, что весь прошлый год перегонял стада у одного хозяина, что живет далеко отсюда, а Аттиса встретил на одном рынке, и брат отдал мне свои кувшины, чтобы я смог их продать и не испытывать нужды. Я даже, по настоянию отца Сильвестра, поклялся перед ним на кресте, что всё, мной сказанное, — правдиво. Совершил это легко — для меня его обманные кресты были ничем, кроме как двумя деревяшками, связанными на перекресте и украшенными резьбой. Городской храм я не посещал, отговариваясь то болезнью, то нищетой, то занятостью в поле.
В это лето немилосердное солнце и жаркий воздух иссушили землю до такой степени, что погибли многие посевы, а среди животных начался мор. Реки замерли, превратившись в белые дороги, наполненные обломками камней. Листья на деревьях опалялись и высыхали. В колодцах вода стала мутной и плохо набиралась. Люди молились и удивлялись: чем они успели настолько прогневать Бога, что он решил всех нас истребить?
Имперский наместник не сдерживал ярости, собираясь насильно отнять все деньги у богатых горожан. Из столицы опять прислали прокуратора с частью армии, которая быстро опустошила все дома в округе, отбирая последнее зерно и даже мелкую птицу. Империя вновь собиралась вести с кем-то войну, прикрывая насилие заверениями, что эти действия — во благо, чтобы защитить всех нас от страшной угрозы. Однако, как потом выяснилось, армия пошла дальше разорять иные земли, а у наместника просто накопились за несколько лет долги, которые император потребовал побыстрее отдать.
Я всё это время не сидел без дела: тайно продолжал общаться с друзьями-пастушками и учить их. Они были для меня единственной нитью к брату, за благополучие которого я не прекращал беспокоиться.
Солдаты, посланные наместником, всё же попытались добраться до общины Дейлоса. Слухи о сытной и безбедной жизни там не могли пройти мимо ушей имперца. Но встретили отпор, а Дейлос решил откупиться, как потом выяснилось — совершенно обманно, прикинулся ягненком, но надел волчью шкуру. Понял, что накопленным добром придется всё равно с кем-то делиться, но предпочел набрать таким способом сторонников и влияния себе.
Солдаты наместника вернулись в город с дарами, но вслед за ними в моем доме появились Аттис и Сатур с несколькими мужчинами и по-боевому настроенными женщинами. Некоторые уместились для сна в сарай для животных или разбрелись по трое или по четверо по домам наших соседей. Мой брат поделился планом Дейлоса: как только наместник отправит обоз в столицу, то несколько групп людей — а в нашей деревне остановилась лишь одна такая — нападут на него и захватят, но не повезут обратно, а с помощью пастушков распределят добытое среди всех людей. Рассыпят зерно по всей округе, в каждый дом, и собрать его уже будет невозможно. Зато никто этой зимой не останется голодным.
Я не знал, что ответить на слова брата, поддержать — было бы разделить с ним жажду насилия, ведь за такой бунт нам всем придется погибнуть, протестовать — было бы признаком того, что я глух к боли нашего народа. Я ничего не ответил. Только на пороге обнял обоих — и Аттиса, и Сатура, прощаясь будто навсегда, и промолвил:
— Храни вас Бог! — назвав Бога по имени нашего народа, так, как славили его наши предки. — Помните обо мне!
— А ты — помни о нас!
Для моего брата и его возлюбленного это деяние, похожее на самопожертвование, было значительнее жизни. Они решили вписать свои имена вместе с другими в бессмертную историю. Спокойного пребывания в обожании бесконечной любви показалось этим двоим недостаточным для успокоения души. Сердца их требовали подвига и самоотречения. Достигнув согласия между собой, они почему-то поняли, что этого мало. И после долгих размышлений мне открылось: важно не только уметь посеять семена в ожидании плодов, но и быть способным их защитить. Призыв плодиться и размножаться, данный нам Богом, — неполный без второй части, незаписанной или невыраженной: заботься и защищай то, что успел посадить, помоги ему вырасти, чтобы семя и этого созревшего плода выполнило завет Божий.
В последнюю ночь мы возлежали вместе в одной постели, укрытые одним одеялом, и шутили меж собой, что похожи сейчас на трех магов, которым явился ангел Божий и указал на ярчайшую звезду, что появилась на небе и отмечала путь. И приснился мне сон, будто не смежил я веки свои от усталости, а моргнул. Было светло, как днем. Я услышал шаги нашей матери и голос ее, что-то напевающий во дворе. Я разбудил Аттиса и Сатура, и мы вместе вышли из дома. Вокруг будто всё преобразилось — на голой земле росли деревья, а в тени под самым большим и раскидистым стоял большой стол, и мать, такая помолодевшая, словно юная девушка, в дорогих одеждах — белых и пурпурных. Она помахала нам рукой, призывая к себе. Мы сели на лавку перед столом, и мать угостила нас молоком и сладкими хлебами, а потом подвела трех златогривых коней, украшенных шелковыми лазоревыми попонами, и те взмыли в небо, чтобы перенести нас в райский сад.
Посередине этого места стоял светящийся храм, престол в котором так ослепительно сверкал, что невозможно было рассмотреть, кто сидит на нем — старец или юноша. Вокруг нас гуляли люди, и некоторых Сатур с Аттисом приветствовали, обнимали и целовали, будто старых друзей.
И был в том саду глубокий колодец с темной водой, такой спокойной, что отражала в точности небо над ним. Незаметно отделившись от остальных, воспевавших хвалебные гимны, я подошел к краю этого колодца и из любопытства заглянул внутрь. Вода подернулась сизым туманом и явила мне зрелище страшное: брат мой висел, прикованный за руки к скале, с железным грузом на ногах, а змеи огненные хлестали его бедное тело своими хвостами и жалили в бока. Сатур же, похожий больше на светящийся столп с крыльями ангельскими, переливающимися всеми цветами радуги, боролся с этими змеями, защищая тело моего брата. Он плескал воду из большого кувшина, которая исцеляла раны, а злых демонов убивала. От испытанного ужаса и переполнившись состраданием, я громко закричал и проснулся.
========== Часть 3. Утешитель. Глава 3. Бессмертие ==========
Последователям Дейлоса удались их замыслы. Схватка была кровопролитной, и некоторые из тех, кого мы приютили тогда в нашей деревне, — погибли. Мои товарищи-пастушки подъехали с возками, и каждый из них отправился в свою деревню, быстро разбросав живительные дары по всей земле.
Из-за такого позора наместник не стал звать армию, у него и своих солдат оказалось достаточно, и пока люди, посланные общиной, творили добро именем Дейлоса, их дома были разрушены и преданы огню. Оставшихся в живых казнили на месте, на суд в наш город привезли лишь тех, кто был «апостолами» пророка. И их, захваченных, осталось всего четверо — сам Дейлос, его божественная жена-пророчица Фелицитата, Аттис и Сатур.
Сатура жестоко пытали, потому что он был для имперцев предателем и изменником. Дейлос же — главой секты, Фелицитата — обманутой безумной женщиной, а Аттис — неграмотным простецом, купившимся на высокопарные речи. Однако прозвучало и иное обвинение: грех, который творили между собой Аттис и Сатур, был одним из смертельных, и души их были прокляты гореть в вечном огне. Никто из пленников не захотел покаяться, никто не пожелал поцеловать крест и спастись, пусть не от огня, а от мучений. Если души бессмертны, то «душам еретиков предрекались вечные мучения до окончания времен» — так говорили церковники, зачитывая свой приговор. «Убийцы и разбойники» — так называли их с помоста, где вершился суд, слуги наместника, выражая волю власти императора.
Казнь устроили не на главной площади, а под стенами города на плоской возвышенности, будто срезанной ножом, чтобы множество людей смогли прийти и посмотреть на исполнение приговора. Я и мои друзья-пастушки тоже съехались со всех мест, разбросав свои повозки по округе. Место казни оцепили солдаты с длинными пиками, призванные сдерживать напирающую толпу, из которой попеременно сыпались проклятия на головы имперцев. Солнце светило так ярко и было так душно, что пот лился ручьями, увлажняя одежды, а камни раскалялись добела и жгли подошвы, заставляя в еще большем волнении переминаться с ноги на ногу.