Однако он не спросил. Аттис встретил меня в своей мастерской, вот только в углу не лежал уже тонкий тюфяк, набитый соломой, на котором обычно спал мой брат в свои первые дни в общине. Пространство соседней пещеры занимало ложе, сплетенное из крепких прутьев, широкое, покрытое теплыми шкурами.
— Община подарила, — краснея от смущения, ответил на мой немой вопрос Аттис и принялся выспрашивать подробности тех дней, что провел я в странствиях. И всё же брат не стал прятать от меня свои чувства: с нескрываемой радостью поведал, что живет теперь вместе с Сатуром и счастлив, потому что души их пришли к примирению между собой и Богом, в которого все мы веруем.
— Это он, Дух-Утешитель, которого послал нам Бог, — торжественно начал Аттис, присаживаясь на край ложа и предлагая мне расположиться рядом. — Сатур побывал на войне и однажды… после того, как прочли над ним отходную молитву и благородным маслом помазали лоб, Сатур увидел себя путешествующим и подошел к реке. Там его дорога кончалась, а у берега ждала лодка, чтобы переправиться на другой берег. Там рос дивный сад: высокие кипарисы устремляли кроны к небу, тополя шелестели длинными серебристыми листьями, сосны были украшены шишками, будто свечами, а на деревьях с листьями изумрудного цвета — созревали гранаты и золотые плоды. И всё было в том саду благостно: животные ходили парами, птицы строили гнезда и кормили птенцов, люди в белых одеждах с венками на головах, сплетенными из лилий, роз и полевых цветов, гуляли и радовались. Река, на краю которой Сатур остановился, является границей между жизнью и смертью. И возлюбленный мой внезапно понял, что не сможет сделать шаг вперед. Да, его душу ждал мир, красивый и бессмертный, ведь все его грехи были заранее прощены священниками, но Сатур отказался и повернулся спиной.
— Ради тебя?
— Нет, — покачал головой Аттис, — ради себя. Он не смог примирить две любви: к Богу и к человеку, ведь, получив одно, он утратил бы другое. Бог наполнил этот мир своей любовью, но почему, Поликарп, мы чувствуем эту силу по-разному? Я люблю тебя, я люблю Сатура, я люблю Бога — что это? Три разные любви или одна, проявленная в разных лицах? Сатур встретил меня, когда вернулся. Он отказался от прежней жизни и ушел жить не к монахам, а сюда. Сказал, что не может больше совладать с собой и отказывается от бессмертия души. В тот час мы стояли с ним на высоком утесе, и перед нами всеми красками пестрели закатные небеса. И тогда мы оба почувствовали дуновение ветра, принесшего дивные ароматы из дальних стран, придвинулись, не в силах отвести глаз друг от друга. И в этот миг, напоенный теплом и светом, поняли, что любовь — одна. Какая есть. И любим мы Бога друг в друге, созерцая внутренними глазами в нашей душе. Видим не внешне, а внутренне.
— А внутренние глаза, — продолжил я мысль замолкшего Аттиса, — созданы по образу и подобию Творца. Значит, истинная любовь возникает, когда становимся мы зрячими настолько, чтобы оказаться способными увидеть Бога. Так?
— Всё верно, Поликарп! — Аттис заулыбался, еще не предполагая, какой коварный вопрос я ему придумал:
— Тогда ответь, почему даны иные нам законы: не возлежи с мужчиной, как с женщиной, ибо это против природы?
Брат с подозрением меня оглядел:
— Подглядывал или донесли?
— Вы плохо скрываетесь, — уклончиво ответил я, и если бы не полумрак, что царил в комнате, то Аттис бы уж точно разглядел, как щеки мои покраснели.
— Людям не объяснишь, — вздохнул Аттис, — а Дейлос отказался говорить прилюдно. Сказал только, что нет между мной и Сатуром греха, набросил этим самым платки на говорливые рты.
— И всё же! Что скажешь на это, брат мой? Или Святой Дух принес тебе другие откровения?
— Зачем ложимся мы с женами, Поликарп? — в голосе Аттиса мне почудилось железо. С каким-то внутренним упрямством он сейчас пытался оправдать себя. Доказать, что он и его возлюбленный достойны в своей любви получить бессмертие. — Чтобы излить семя, которое дарует жизнь. А если совершается насилие, но семя тоже изливается? Как это трактовать? Благодеянием, угодным Богу, не так ли? Многие из нас были рождены таким «благодеянием», но приносит ли это знание нам радость? Значит, не это имелось в виду, когда Бог позволил написать свой закон. Лечь, как с женщиной, не значит излить себя, как в женщину, — речь Аттиса становилась торопливой, а голос стихал до шепота. — Смысл другой — Бог задумал по природе правильно: ложись с женщиной, желая иметь от нее детей. Не поступок, не действие, а желание. Тогда «нежелание» объяснимо грехом похоти и насилия. Не ложись с мужчиной, желая иметь детей, ибо это против природы. Дети не рождаются в таком союзе. Вот мой ответ!
========== Часть 3. Утешитель. Глава 2. Самопожертвование ==========
Моя ученость и мои книги привлекли внимание многих. Я с радостью делился своими знаниями, не испытывая усталости — ведь видел в этом свое предназначение. Я учил читать и писать, выводя буквы на песке, воске, глине, каменных скалах, разбирал отрывки из рукописей, где говорилось о величии духа правителей, строящих дороги и переправы, кормящих хлебами всех голодных, приказывающих установить прекрасные статуи и храмы для прославления народа и Бога.
Я не почувствовал темных туч, сгущающихся над моей головой: как не может быть двух ликов у солнца, так и не может быть двух пророков, ведущих за собой людей. Я же был слишком молод и увлечен, чтобы сразу это понять и вовремя не отошел в тень, пока Фелицитата на торжественном молении перед алтарем, воздвигнутом в новом каменном храме на площади нового города «небесного», не произнесла пророчество.
Привиделась ей огромная книга, которую обвивал своими кольцами змей, серый и ничем не отличающийся от других своих собратьев по сути, но изнутри порочный и алчный. Книга была огромной, стояла на земле посереди лесов и деревень, а окончанием своим упиралась в небо. И запели сверху грозные трубы ангелов — то вестники Божьи шли на священную войну с этим змеем. Однако зло, заслышав приближение этого войска, разомкнуло свои кольца и вползло внутрь книги. Та раскрылась посередине, являя Фелицитате множество букв, написанных огнем. Этот огонь, проистекающий от букв и смыслов, что ими записаны, разгорался с каждым мгновением. Сначала он опалил ближние травы и деревья, потом сжег дома и гнался за всеми детьми божьими, кто пытался спастись.
— Мир сгорит в огне, слышите! — кричала Фелицитата и билась в судорогах в руках людей из новых апостолов Дейлоса. — От книги, от букв, от учености!
Никто ничего не понял с самого начала, но потом, наверно, им бы всем объяснили суть исторгнутого Фелицитатой пророчества. Уразумел только Сатур, который сразу же выпросил дать ему повозку под тем предлогом, что якобы у Аттиса скопилось слишком много готовых изделий и их нужно отвезти на продажу. Под удивленными взорами моего брата и меня, сохраняющих молчание, но глубоко доверяющих, Сатур спрятал в низ повозки все книги и записи, что хранились под надзором Аттиса, накрыл сеном, а уже сверху сложил множество кувшинов, на которых была начертана хоть одна буква.
— Жди меня, — Сатур, весь разгоряченный от проделанной в спешке работы, обнял моего брата и кратко поцеловал в губы.
— Всегда, — ответил Аттис, вложив в единственное слово множество наисильнейших смыслов. Мне же брат сказал, прощаясь: — Береги себя, всегда знай, что в тебе, как в сосуде, скрыто бесценное сокровище. Наше бессмертие.
Сатур привез меня в родную деревню, где все были рады вновь меня увидеть. Помог разгрузить повозку, сложил книги в большой плетеный сундук и наказал мне обмазать его толстым слоем глины и закопать в тайном месте рядом с могилой матери до лучших времен. Что я и сделал через некоторое время.
Возлюбленный моего брата был человеком образованным и способным читать мысли людей, которые еще не успели сорваться с уст. Аттис же жил в общине, находя это место для себя спокойным и умиротворенным, где можно было создавать красивые сосуды, вслушиваясь в пение птиц и радуя глаза зеленью лесов и красками полевых цветов. А Сатур в любви своей не мыслил иной жизни без моего брата и нашел себе то занятие, которому был с детства обучен: он рассказывал людям о битвах, учил ковать мечи и делать крепкие щиты, показывал, как пользоваться ими для защиты и для нападения.