-Этой суммы хватило бы, чтобы поставить хорошую комедию.
Гвидо Вилье принциписты тоже угрожали похищением и даже убийством. 3 мая отважный генерал со своей кавалерией появился под стенами города Трино, чтобы предотвратить его захват принципистами. В ответ Томас обратился за помощью к испанцам и попытался подкупить маркиза Пьянеццу, генерала пехоты. Но это привело лишь к публичному возмущению сурового моралиста.
Граф Шавиньи, посланник Ришельё, прибывший в апреле Турин, к 1 июню вместе с д’Эмери едва выбил из Кристины согласие на размещение французских гарнизонов в нескольких незначительных савойских городах, но об установлении французского протектората над герцогством и переезде Карла Эммануила II во Францию она не жалела слышать. Даже несмотря на то, что Людовик ХIII предложил ей устроить брак между её старшей дочерью и дофином и даровать место аббатисы в Фонтевро одной из её младших дочерей. Через двух послов Ришельё также предлагал Феличе Савойскому, маркизу Пьнецце и маркизу Вилье пенсии, аббатства и должности во Франции. К чести этих дворян, они отказались покинуть королевскую мадам. В отличие от них, другие придворные, подкупленные обещаниями Ришельё, склоняли её к уступкам французам.
Положение Кристины становилось всё более затруднительным. Не договорившись со своими деверьями, она была вынуждена отдать Кераско и Карманьолу Франции в обмен на ежегодную субсидию в размере одного миллиона экю. Она также согласилась «обсудить» будущее савойских владений, включая графство Ниццу, но в тот же день в присутствии Филиппо д’Алье и архиепископа Турина подписала секретное заявление о том, что была вынуждена уступить французам под давлением.
Находясь между двумя державами, борющимися за господство в Италии, Кристина всегда ставила интересы Франции выше Испании, но со временем научилась ставить превыше всего интересы своей приёмной родины.
Узнав об уступках регентши, её деверья 15 июня опубликовали совместную декларацию, в которой осудили это как предательство интересов Савойского дома в пользу Франции, но возложили вину за это на «амбициозных придворных», таких, как клан д'Алье.
-Нас обвиняют, - утверждали принцы, - в посягателстве на власть герцога, хотя мы стараемся сохранить её и спасти государство, что диктует нам долг и поддержка императора.
Между тем положение французов в Савойе продолжало ухудшаться. В начале июня испанцы, соединившись с Томасом, взяли ещё несколько крепостей: Монкальво, Понденстуре и Трино. Всё это время ла Валетт не получал подкреплений. После Верчелли Ришельё обещал отправить в Италию три полка, но в мемуарах ла Валетта говорится, что на самом деле их было два, причём численность последнего была всего 210 человек. Почему Ришельё оставил своего друга в таком положении, сказать сложно. После того, как под Сантией кавалерия Томаса разбила в открытом бою генералов Вилью и Пьянеццу, расстроенная Кристина пригрозила:
-Я откажусь от регентства и уйду в монастырь!
Тем не менее, ей никто не поверил.
-Королевская мадам всегда впадает в ярость, когда друзья подводят её, - пожимали плечами придворные.
-Да, исчезать на время в монастыре – одно из её увлечений…
Устав цепляться за поддержку Франции, регентша опубликовала новый манифест, в котором объявила своего сына свободным и суверенным монархом, никому и ничем не обязанным. Это заставило Ришельё отправить в Пьемонт вторую армию во главе с герцогом де Лонгвилем. Кроме того, д’Эмери, наконец, был освобождён от обязанностей посла. Тем не менее, напоследок его ждал неприятный сюрприз: когда в пьемонтскую крепость Ревелло прибыл французский гарнизон чтобы занять её, согласно соглашению с Кристиной, губернатор под каким-то предлогом задержал солдат у ворот. В это время подоспели испанцы вместе с Мауриццио и изрубили французов на куски, после чего захватили Ревелло. В свой черёд, Кристина наотрез отказалась отдать брату взамен другую крепость.
Получив указания Ришельё, д’Эмери 21 июня во время прощальной аудиенции обрушил на Кристину весь свой праведный гнев, о чём на следующий день она написала своему послу в Париже:
-Я обиделась на свои глаза, потому что слёзы выдали все мои чувства, в то время как мои уста оставались безмолвными в ответ на столь дерзкие слова, конечно, он сказал мне, что мои слёзы не спасут государство, и тысячу других глупостей, о которых даже не следует упоминать.
Затем д’Эмери встретился с Филиппо д’Альё, который с облегчением также сообщил Сен-Морисо:
-У нас с послом это был последний разговор, поэтому я не счёл нужным быть с ним окровенным.