Когда у английского посла в Париже поинтересовались о возможных последствиях увольнения свиты Генриетты Марии, он ответил:
-По моему мнению, Франция в данный момент слишком занята другими делами, чтобы решиться на жёсткие меры.
Посол оказался прав.
Мария Медичи ответила дочери:
-Я посылаю к Вам господина де ла Барре специально с этим письмом, чтобы засвидетельствовать Вам, что после гибели покойного короля, Вашего отца, я не знала более тяжкого горя… Я прошу Вас набраться смелости и надеяться на Бога, который не оставит Вас, так как я уверена, что Вы будете поступать согласно своей религии. Поверьте, дочь моя, что я сделаю всё возможное, чтобы помочь Вам.
Кроме того, флорентийка написала письмо своему зятю, чтобы напомнить ему о его клятвах, а Людовик послал маршала Франсуа де Бассомпьера, шурина графа де Тильера, который прибыл в Лондон 7 октября 1626 года. Однако посла очень плохо приняли и делали всё возможное, чтобы отстрочить его аудиенцию с королём. Наконец, 15 октября Карл I согласился дать ему публичную аудиенцию при условии, что Бассомпьер ни слова не промолвит о том деле, по поводу которого приехал.
-Король, - объяснил ему вездесущий Бекингем, - не смог бы сдержаться, если бы эта тема была затронута публично, а королева могла бы совершить какой-нибудь экстравагантный поступок и расплакаться на глазах у всех.
Но посол настаивал на том, что он обязан передать послание своего государя. Наконец, договорились, что, в случае чего, Карл прервёт его, пообещав после поговорить с глазу на глаз. Вместе с герцогом Бассомпьер отправился в Хэмптон-Корт, где нашёл короля и королеву торжественно восседающими на возвышении.
-Компания была великолепной, а приём – изысканным, - докладывал посол.
Аудиенция прошла как по маслу. Если не считать того, что когда Генриетта Мария произнесла несколько слов официального приветствия своему соотечественнику, на её глаза навернулись слёзы. После чего всё закончилось и королева удалилась, опираясь на герцогиню де Туар.
В конце концов, следующая встреча, кажется, прошла лучше, и Бассомпьер заметил некоторое ослабление напряженности в отношениях между Карлом, Бекингемом и Генриеттой Марией, о чём он и сообщил Ришельё:
-В субботу, 24-го, я был у королевы, и к ней пришёл король, с которым она была в ссоре. Король увёл меня в свою комнату и долго беседовал со мной, заставив меня выслушать много жалоб на королеву, его жену. В воскресенье, 25-го числа, ко мне приехали графы Пемброк и Монтгомери. Затем мне удалось найти герцога (Бекингема), которого я уважаю не меньше, чем дорогую королеву, и он заключил с ней мир... Вскоре туда прибыл король и тоже с ней помирился.
Таким образом, Бассомпьер провёл в Англии около двух месяцев. Стараясь продемонстрировать свою беспристрастность, он не раз обвинял Генриетту Марию в том, что она сама «затевала ссору». После нескольких дней мучений, когда маршал уже начал поздравлять себя с примирением королевской пары, королева спровоцировала ещё один скандал и миротворец ушёл от неё раздражённым, заявив, что он немедленно вернётся во Францию и доложит её брату и матери, что именно она, а не её муж, виновата в их затяжных конфликтах. Генриетта Мария послала за ним, но посол дулся два дня, а потом они оказались за одним столом в доме герцога Бекингема.
Йорк-Хаус, как и Уайтхолл, был когда-то архиепископским дворцом, но герцог сравнял его с лицом земли и воздвиг на его месте новый особняк, который, по словам Бассомпьера, был «чрезвычайно красивым» и «самым богато обставленным» из всех, какие он когда-либо видел. Ноябрьским вечером он при свете факелов пришёл туда, чтобы поужинать вместе с Бекингемом, Карлом и Генриеттой Марией. Развлечения, устроенные королевским фаворитом для гостей, обошлись ему примерно в пять-шесть тысяч фунтов стерлингов. Причём каждое блюдо сопровождалось балетом.
Как-то раз королева повезла Бассомпьера смотреть на процессию с участием лорда-мэра. В ожидании, пока её участники проедут по «корабельной» стороне, Генриетта Мария заставила посла сыграть с ней в карете в карты.
Вдоволь наглотавшись лондонского тумана, маршал, по его собственному выражению, уже был «не в том состоянии, чтобы вести дискуссии», когда однажды в семь утра прибыл граф Дорчетс от Совета лордов с «Меморандумом», содержащим жалобы на прислугу королевы. В большей степени они касались епископа Мендеса и его священников, которые обвинялись в интригах против англичан и в превращении двора Генриетты Марии в место встречи для иезуитов. Кроме того, капеллан королевы, если верить этому документу, принуждал свою госпожу в качестве ептимьи совершать «низкие и раболепные действия», не только унижающие королевское достоинство, но и опасные для её здоровья. Как-то: Генриетта Мария обязана была ходить босиком, прясть, есть мясо на деревянном блюде и прислуживать за столом своим собственным слугам. А одним «отвратительным утром» она была приговорена «вывалиться в грязи», идя пешком от Датского дома до Сент-Джеймского собора, в то время как «её люциферианский исповедник» проезжал мимо в своей карете. Лорды также обвиняли её приближённых в том, что они «осуждали то, что происходило наедине» между Карлом и Генриеттой Марией и «старались зародить в нежном уме королевы отвращение ко всему, что желало или приказывало Его Величество». Даже неумение Генриетты Марии говорить по-английски было отнесено на счёт её французских придворных, которые «старались всеми средствами внушить ей презрение к нашей нации и неприязнь к нашим обычаям…как будто у неё не было и не могло быть с нами общих интересов». И так далее.