– То, что король сказал мне 29 января 1649 года, это был последний раз, когда я имела счастье видеть его, – написала маленькая принцесса, за свою преждевременную серьёзность получившая прозвище: «Темперанс» («Благоразумие»).
Карл просил своих детей не горевать по нему, потому что ему предстояло умереть славной смертью, защищая законы и свободы своей страны и протестантскую религию. Он простил своих врагов и надеется, что Бог простит их. Он приказал всем своим детям поступать также. Он рекомендовал своей дочери различные книги, которые «защитили бы меня от папизма». Он попросил меня передать моей матери, что его мысли всегда были о ней и что его любовь к ней будет неизменной до последнего. При этом он приказал мне и моему брату слушаться её. Затем, посадив моего брата Глостера к себе на колени, он сказал:
– Милый, скоро они отрубят голову твоему отцу.
В ответ ребёнок пристально посмотрел на него.
– Послушай, дитя моё, что я скажу; они отрубят мне голову и, возможно, сделают тебя королём. Но, запомни, что я скажу. Ты не должен быть королём, пока живы твои братья Чарльз и Джеймс; поэтому, заклинаю тебя, не поддавайся их влиянию.
В какой-то момент ребёнок, глубоко вздохнув, ответил:
– Скорее меня разорвут на куски.
После других наказов, которые принцесса не запомнила, король подарил каждому из детей по драгоценности, которые у него ещё оставались, и позвал епископа Джуксона, чтобы тот увёл их. Затем он вышел из комнаты, направляясь в соседнюю спальню, когда крик Елизаветы заставил его вернуться для последнего поцелуя. Примерно в тот же час Кромвель и его друзья подписывали смертный приговор Карлу I. Написав своё имя, Кромвель в шутку испачкал чернилами физиономию полковника Харримартена, который ответил ему тем же.
Король спокойно спал в эту ночь, но перед рассветом 30 января 1649 года был разбужен вздохами и стонами камердинера Томаса Герберта, спавшего рядом на тюфяке. Оказалось, тому приснился кошмар: будто бы в комнату вошёл архиепископ Лод, казнённый четыре года назад, в полном пастырском облачении. Выслушав его, король сделался задумчивым и решил больше не спать, хотя не было ещё пяти часов. Руки камердинера дрожали, когда он одевал Карла.
– Герберт, это как моя вторая свадьба, – сказал король. – Сегодня я хотел бы бы быть как можно более опрятным.
Он оделся в чёрное, но не в полный траур, и положил в карман своего камзола свежий носовой платок и апельсин, воткнутый в гвоздику. На нём были две рубашки, чтобы утренний холод не заставил его дрожать при восхождении на эшафот:
– Я не хотел бы, чтобы меня обвиняли в трусости, потому что не боюсь смерти. Я благословляю моего Бога, я готов. Пусть негодяи приходят, когда им заблагорассудится.
За ним пришли в десять часов, чтобы отвести из Сент-Джеймского дворца в Уайтхолл. Десять рот образовали двойную линию по обе стороны его пути, впереди шёл отряд алебардщиков с развевающимися знамёнами под звук барабанов. По правую руку от него следовал епископ Джуксон, а по левую – полковник Мэтью Томлинсон. Карл крикнул своим охранникам:
– Ну, же, мои добрые товарищи, идите быстрее.
По пути офицер задал ему вопрос:
– Правда ли, что Вы вступили в сговор с герцогом Бекингемом, чтобы убить своего отца?
На что король ответил:
– Друг мой, если бы у меня не было других грехов, кроме этого, как известно Богу, мне не было бы нужды просить у Него прощения в этот час.
Затем он указал на дерево в парке и сказал, что его посадил его брат Генри. По прибытии в Уайтхолл полковник Томлинсон, отвечавший за своего царственного пленника на протяжении всего судебного процесса, передал его полковнику Хакеру, предъявителю смертного приговора, но король попросил своего тюремщика тоже остаться. Отказавшись от духовной помощи двух священников, он принял Причастие в спальне Джуксона. Затем ему подали обед и, по просьбе епископа, Карл выпил бокал вина и съел кусок хлеба, чтобы не чувствовать слабость.
– А теперь, – покончив с обедом, произнёс он, – пусть придут негодяи. Я простил их и вполне готов.
Однако всё было готово только к половине второго. В сопровождении Хакера он прошёл по галереям, вдоль которых выстроились люди, большинство которых молились, и через проход Банкетного зала вышел на открытый воздух. На случай его сопротивления в пол эшафота с чёрными перилами были вбиты скобы, к которым осуждённого можно было привязать верёвками. Двое ожидавших его палачей были одеты в грубую, плотно облегающую шерстяную одежду и чёрные маски. Один из них надел седой парик и бороду, а другой – чёрный парик и широкополую шляпу, причём оба были мускулистыми мужчинами. Все окна домов, выходивших на эшафот, и даже крыши были заполнены зрителями, но так как толпа ждала казни с рассвета, холод словно сковал всех и самыми громкими звуками был стук копыт всадников. Поскольку в пределах слышимости находились только первые ряды солдат, охранявших эшафот, Карл обратился со своей прощальной речью к Джуксону и Томлинсону. Палач в чёрном парике встал перед ним на колени и попросил прощения.