– Я прощаю всех тех, кто идёт сознательно на то, чтобы пролить мою кровь, - ответил король.
После чего, собрав волосы под шляпу, спросил:
– Мои волосы Вам не мешают?
– Я умоляю Ваше Величество убрать их ещё больше под Вашу шляпу, – произнёс палач с поклоном.
Джуксон помог своему господину сделать это, добавив:
– Остался ещё только один этап, хотя и бурный и доставляющий хлопоты, но всё же очень короткий. Зато он перенесёт Вас с земли на небо.
На что Карл ответил:
– Я перехожу от тленной к нетленной короне.
Затем он снял свой чёрный плащ и дублет и отдал епископу орден Святого Георгия, который носил вместе с лентой Подвязки. Указав на плаху, король попросил более высокого из палачей установить её так, чтобы она не раскачивалась.
– Она прочная, сэр, – заверил его мужчина.
– Я прочту короткую молитву. А когда махну рукой – наноси удар.
На мгновение замерев, в одной рубашке и штанах, и выпрямив спину, он бросил последний взгляд на небеса. При этом его губы шевелились. Наконец, опустился на колени и положил голову на плаху. Через короткий промежуток его рука взметнулась и палач в седом парике взмахнул топором. Одного удара оказалось достаточно. Невысокий, полный палач схватил отрубленную голову за седые волосы и продемонстрировал её толпе внизу. Некоторые плакали, другие отворачивали свои лица, а несколько человек упали в обморок.
Когда Генриетта Мария услышала правду из уст Джермина, в первое мгновение она не могла в это поверить. Поднявшись с места, королева словно превратилась в мраморную статую.
– Великий философ говорит, – вспоминает её капуцин, – что умеренные страдания позволяют сердцу вздыхать, а устам – стенать, но самые необычные, ужасные и фатальные происшествия наполняют душу оцепенением, от которого немеют губы и препятствуют действию чувств. Таково было жалкое состояние, до которого была доведена наша королева. Слова, аргументы, котоые мы использовали, чтобы привести её в чувство, натолкнулись на её глухоту и равнодушие. В конце концов, охваченные благоговейным страхом, мы были вынуждены остановиться, столпишись вокруг неё в глубоком молчании.
-Я удивляюсь, что не умерла от горя, - сказала она впоследствии.
Встревоженные слуги послали за дамой, к которой была очень привязана их госпожа, вдовой её внебрачного брата Цезаря Вандома, Франсуазой Лотарингской. «Святая и мать бедняков» прибыла с наступлением темноты, вся в слезах, и ей, наконец, удалось привлечь внимание Генриетты Марии, которая тоже заплакала. На весь следующий день «горе сдалало её невидимой» для посетителей, однако наутро она согласилась принять госпожу де Мотвиль:
– Получив с помощью некоторых друзей разрешение, чтобы навестить мою подругу в Сен-Жермене, я пошла попрощаться с королевой. Как только она увидела меня, то велела мне подойти и опуститься на колени возле её кровати, и оказала мне честь, протянув мне руку, пока говорила.
Генриетта Мария попросила посетительницу доложить регентше, в каком состоянии та её нашла, но слёзы заглушили её слова. Однако через некоторое время она продолжила:
– Пока я лежала здесь в одиночестве, которое теперь будет вечным, и вспоминала прошлое, то пришла к убеждению, что король, мой повелитель, чья смерть сделала меня самым несчастным человеком в мире, погиб потому, что никто никогда не говорил ему правды.
Потом вдова передала важное сообщение своей невестке: если та не обладает достаточной властью, чтобы диктовать свою волю, она не должна раздражать «народ». Это свирепый зверь, однажды прийдя в ярость, бывает ненасытным, что и доказала судьба её мужа. Генриетта Мария молила Бога, чтобы регентше повезло во Франции больше, чем ей и её мужу в Англии. И с пророческой настойчивостью повторила, что госпожа де Мотвиль должна убедить свою госпожу прислушаться к людям, которые расскажут ей неприятную правду. Ибо все беды королей и королев, потерявших свои владения, проистекали из-за игнорирования чужого мнения. Затем она передала привет Анне Австрийской и попросила, чтобы её старший сын был признан при дворе королём Англии, а второй её сын, герцог Йоркский, его наследником.