-Когда мы будем рассматривать обе петиции на мистера Хайда?
Между тем жалобы на канцлера продолжали поступать. В частности, его обвинили в клевете на короля: дескать, тот забросил все дела, чрезмерно любит удовольствия и не любит прилагать усилия. Из-за сыпавшихся со всех сторон обвинений Хайд, по его собственному утверждению, был «немного не в себе». Но неожиданно у него нашёлся защитник в лице самого Карла. Так, король заявил, что убеждён, что эти слова действительно принадлежат Хайду, покольку тот говорил ему то же самое и даже больше:
-И они достаточно правдивы!
В глубине души Карл, наверно, завидовал своему брату Джеймсу, который последние восемь месяцев сражался в армии Тюренна.
-Сейчас я воюю за настоящее, - как-то сказал герцог Йоркский королю, - чтобы заработать себе на хлеб, но надеюсь вскоре начать борьбу за то, чтобы вернуть Вашему Величеству корону!
Вскоре все, в том числе, и Генриетта Мария, поняли, что свергнуть несносного Хайда с поста канцлера не удастся. Последний выступил также против принца Руперта, вернувшегося во Францию в марте 1653 года с пятью кораблями. По мере подсчёта прибылей и убытков от его пиратской кампании стало ясно, что предприятие оказалось не таким прибыльным, как надеялись. Это усугубило напряжённость при дворе «в изгнании», и Карл II и Руперт, в конце концов, разделили добычу. В следующем году принц был вовлечён в заговор с целью убийства Кромвеля, однако считается, что Карл II отверг его план. Хайд полагал, что воинственный Руперт препятствует мирным переговорам и тот уехал в Германию.
Франция устала от бесконечных раздоров и войн, поэтому Мазарини решил, что настало время отправить посла в Лондон, так как не мог рисковать тем, что Англия поддержит его врагов. А Генриетта Мария не могла представить себе без дрожи, что представителей убийц её мужа примут в Париже. Поэтому она написала диктаторским тоном из Шайо герцогу Йоркскому, что ему и Карлу вскоре придётся покинуть Францию. Тем не менее, её сыновья не собирались делать этого. Джеймс продолжал служить, а король Англии оставался в Париже ещё на протяжении года.
Вдобавок, в феврале 1653 года к ним присоединился их младший брат Генри. Смерть принцессы Елизаветы убедила парламент отпустить его на свободу. Сначала молодой герцог Глостерский высадился в Голландии, где его гостеприимно встретили его сестра Мэри и Елизавета Богемская. Две вдовы-протестантки хотели было оставить мальчика у себя, но Карл напсал им, что нельзя противиться естественному желанию матери увидеться со своим сыном. После чего он рассчитывал отправить младшего брата обратно к ним.
Прибытие ещё одного беглого принца привлекло в Пале-Рояль множество любопытных посетителей. Генриетта Мария, не питавшая иллюзий относительно причины, по которой её приёмная внезапно оказалась переполненной, написала сестре Кристине, что французы были в восторге от «этого молодого кавалера». Несмотря на маленький рост и худобу, Генри, по словам матери, был «прекрасен, как маленький ангел». При этом все говорили, что он больше походил на сына Кристины, чем на собственных братьев, о чём Генриетта Мария написала в Турин:
– Сказать это – значит в достаточной степени похвалить его, больше я ничего не добавлю.
Тринадцатилетний Генри, который был пленником с тех пор, как себя помнил, конечно, с радостью присоединился к своей семье. Он ежедневно ходил пешком по улицам Парижа на уроки верховой езды, фехтования и танцев. Со временем принц похудел, а его лицо потемнело, но голубые глаза сохранили прежнее ясное выражение. Как и его сестра Мэри, он очень любил своего старшего брата Карла. К матери же, которую не видел с двухлетнего возраста, так и не смог привязаться, потому что за время их разлуки стал ревностным протестантом.
Более лояльной в этом отношении была его младшая сестра Генриетта Анна. Мать с тревогой вглядывалась в черты девочки. Их будущее с каждым днём становилось всё туманнее, и если не произойдёт чуда, то красивое лицо станет единственным достоянием принцессы.
– Боюсь, я плохой судья…, – жаловалась вдова, – Моё желание, чтобы она стала красавицей, заставляет меня, возможно, опасаться, что это не так.
Бедная девочка была очень худой. Она быстро росла, но её спинка не была идеально прямой. Правда, её кожа была восхитительно белой, как алебастр, и волосы – пркрасного золотисто-каштанового оттенка, но слишком тонкие и прямые.
– Если бы красота Генриетты была так же велика, как и красоты её души, – печально вздыхала мать, – у меня не было причин волноваться за её будущее.