Что же касается папы, то он использовал ту же отговорку, что и его предшественник:
– Мы не можем с чистой совестью использовать достояние Церкви для помощи и поддержки еретиков.
Весной Генриетту Марию навестил её второй сын, герцог Йоркский, который, как с тревогой отметил лорд Хатотон, завязал дружеские отношения со «всем этим племенем», имея в виду обитателей Пале-Рояля. В июне по желанию матери он написал своей старшей сестре Мэри, что, хотя сейчас их мать больна, она вскоре пришлёт ей весточку. Сообщив об этом Карлу, вдовствующая принцесса Оранская добавила:
-Я надеюсь, что между нами всеми будет хорошее взаимопонимание, несмотря на все горячие головы, которые способны только на то, чтобы настроить королеву против
Вас и меня.
О герцоге Глостерском же не было сказано ни слова.
Тем временем, хотя Франция готовилась к подписанию договора с Кромвелем, добросердечная Анна Австрийская пожалела свою золовку и решила сделать ей подарок. Бесполезно было бы посылать что-либо для личного пользования женщине, задрапировавшей свои покои чёрным бархатом, поэтому регентша прислала рулон серебряной ткани принцессе Генриетте Анне вместе с приглашением на бал в Лувре. Людовику ХIV уже исполнилось семнадцать лет и, хотя власть всё ещё оставалась в руках Мазарини, молодой король уже проявил себя как галантный кавалер. Поэтому Генриетта Мария надеялась увидеть свою младшую дочь королевой Франции. Семейное мероприятие, «устроенное только для того, чтобы показать, как хорошо король может танцевать и развлечь английскую кузину, которая только что вышла из детского возраста и показала, какой очаровательной она станет», стало подарком судьбы для вдовы, тем более, что Генриетта Анна была прирождённой танцовщицей.
Наступил великий вечер, который обещал быть прекрасным. В знак того, что празднество было неформальным, хозяйка была в неглиже и в одном из будуарных чепцов. Общество было чрезвычайно избранным, но присутствовало достаточно молодых людей, чтобы составить Большую кадриль для молодого короля, появившегося в прекрасном расположении духа. Наконец, заиграла музыка для первого танца и Людовик ХIV направился в сторону Олимпии Манчини, старшей из присутствующих незамужних племянниц кардинала Мазарини. Тогда, поднявшись со своего кресла, Анна Австрийская последовала за ним и, отстранив его партнёршу, разъярённым шёпотом приказала старшему сыну открыть бал со своей главной гостьей.
– Я не интересуюсь маленькими девочками! – стал было отнекиваться король.
Тем не менее, регентше удалось настоять на своём. Но когда Людовик приблизился к Генриетте Анне и её матери, последняя гордо заявила:
– Моя дочь не может принять участие в танцах. Она повредила ногу!
– Если принцесса не сможет танцевать сегодня вечером, то и мой сын не сможет! – отрубила регентша, в то время как её сын прожёг своих бедных родственниц пронзительным взглядом.
В конце концов, съёжившаяся Минетта была вынуждена протянуть ему руку. Исполнив с ней несколько па, король дулся весь оставшийся вечер. Людовик пренебрежительно называл свою кузину «святой невинностью» и «святыми мощами», тогда как сама Генриетта Анна втайне была в него влюблена и очень грустила от сознания своего несовершенства. Разумеется, идею их брака не поддерживали ни Анна Австрийская, ни Мазарини. Власть Кромвеля в Англии казалась незыблемой, вероятность того, что Карл II когда-нибудь вернёт корону, была очень мала. И Генриетта Анна считалась совершенно бесперспективной невестой для одного из самых влиятельных в Европе монархов. Это понимали все, кроме Генриетты Марии, продолжавшей предаваться бессмысленным мечтаниям.
Декабрьским вечером 1655 года она увидела из окон Пале-Рояля иллюминацию в честь заключения договора в Англией. Схватив перо, вдова тотчас написала старшему сыну, что костры, которые жгли в честь этого события горожане, были неважным зрелищем. И, действительно, многие добропорядочные граждане Парижа отказались делать это. Но когда французы пытались утешить её прнебрежительными отзывами об Англии и обо всём английском, Генриетта Мария с достоинством ответила:
– Королевство моего сына – самое прекрасное место на свете, населённое храбрыми, щедрыми и добродушными людьми. Трудности же, которые я там перенесла, были вызваны тем, что власть захватила горстка отчаявшихся фанатиков, по которым ни в коем случае нельзя судить об остальных англичанах.