Неподалёку от Дувра Генриетту Марию встретили Карл II, принц Руперт и принцесса Оранская. Свою первую ночь в королевстве своего сына она провела в том самом мрачном Дуврском замке, который так напугал её свиту тридцать пять лет назад. История повторилась. За ужином торжественно благословив трапезу, отец Сигриен с удовлетворением отметил:
– Пуритане, «независимые» и квакеры, которые заполнили город Дувр, были поражены вольностью, которую я позволил себе за столом их протестантского короля. На следующее утро они были ещё более удивлены, когда мы отслужили мессу в очень большом помещении, при открытых дверях, в присутствии бесчисленной паствы, большинство которой восхищалось набожностью католиков, в то время как другие были охвачены слепой яростью и крайне преступным отвращением, питаемым ими к римской церкви.
После такого начала неудивительно, что въезд королевы-матери в Лондон решено было устроить по-тихому. Тем не менее, у лондонцев был просто нюх на такие события. Поэтому, не успела ещё Генриетта Мария после обеда переправиться через реку Ламбет к Уайтхоллу, как Темза уже кишела судами. Все причалы у реки тоже были заполнены людьми, которые торжественно приветствовали вдову, в честь которой также зажгли костры.
В Уайтхолле, где она не была девятнадцать лет, её также привествовали собравшиеся там придворные. Поискав среди них знакомое лицо, она узнала свою бывшую даму Шарлотту де ла Тремуйль, леди Дерби, муж которой тоже был казнён. Графиня наклонилась, чтобы поцеловать её руку и Генриетта Мария разрыдалась.
- Я должна попросить у Вас тысячу извинений, - чуть позже написала леди Дерби своей невестке, - за то, что не сообщила Вам раньше о прибытии королевы, которое произошло в прошлую пятницу ко всеобщему удовольствию, при одобрительных возгласах всей нации. Я увидела её по приезде и поцеловала ей руку. Она встретила меня с большим волнением, со слезами на глазах и с большой добротой. Вы можете себе представить, что я почувствовала…
Если в прежние времена между королевой-католичкой и Шарлоттой де ла Тремуйль, родившейся в знаменитой гугенотской семье, не было особой близости, то теперь из её письма ясно, что она забыла прежние обиды и попала под очарование Генриетты Марии.
Придворные с интересом наблюдали, как две вдовы ударились в воспоминания на своём родном языке. После чего королеве-матери были представлены молодые люди со знакомыми титулами, но незнакомыми лицами, а также старые знакомые, но с новыми титулами, причём она всех очаровала своей любезностью. Со стен большой каменной галереи, где ранее была выставлена большая часть картин из знаменитой коллекции её мужа, пропало много произведений искусств. Тем не менее, Карл II пообещал своей матери сделать всё возможное, чтобы вернуть их. (Во время распродажи Мазарини купил для Людовика ХIV дворцовую мебель и гобелены, испанский посол для своего повелителя – несколько картин, Кристина Шведская – медали, драгоценности и произведения живописи, большое количество полотен также ушло в Голландию, часть из которых выкупили Генеральные штаты, чтобы подарить их Карлу II).
Бывшие апартаменты Генриетты Марии были великолепно переоборудованы, отделаны и освещены заново к её возвращению, но, к огорчению её фрейлин, как только она оказалась в них одна, то сразу упала в обморок. А после того, как пришла в себя, то причитая и заламывая руки, объявила себя «королевой неверных». Вдове было невыносимо смотреть из окна на Вестминстер-холл, где её мужу предъявили обвинение, и на Банкетный зал, перед которым пролилась его кровь. Снаружи продолжали весело звонить колокола, но первый её комментарий был таков:
– Руины и запустение окружают меня.
Дамы и офицеры её двора, в свой черёд, высказали своё мнение:
– Пребывание королевы в Англии не будет долгим.
Придворные же Карла II надеялись на то же самое. Хотя окрестности дворца были ярко освещены, в городе зажгли всего три костра в её честь. Правда, современник объяснил это так: