– То, что она не проехала через город, было одной из главных причин, почему не было выражено никакой радости, поскольку многие едва ли знали, что она была в тот вечер в Уайтхолле.
Тем не менее, через два часа после своего прибытия Генриетта Мария вместе с дочерью посетила некоего мистера Элиаса Эшмоула, близкого друга её придворного врача-католика Кейдмана, широко известного как антиквар, астролог и алхимик. Но по поводу чего она консультировалось с этим персонажем, осталось тайной.
На следующее утро королева-мать уже настолько пришла в себя, что смогла дать аудиенцию тайным советникам своего сына, которые в полном составе прибыли к ней, чтобы выразить ей благодарность в связи с её возвращением. Хотя из возглавил лорд-канцлер Хайд, Генриетта Мария встретила их с весёлым выражением лица. Герцог Йоркский вёл себя так, как она хотела, отказываясь приближаться к своей жене и новорожденному ребёнку. В тот же вечер её гостиная была наполнена гостями, восхищёнными её памятью на имена и лица, а также расспросами об их семьях и трудностях. Весь Лондон также жаждал увидеть Минетту, но это хрупкое создание несколько дней не покидало своей комнаты, «утомлённое путешествием». Только французскому послу, графу Суассону, было позволено увидеть принцессу «в каком бы состоянии она ни была». Король Карл II лично проводил его в комнату будущей Мадам, где она играла в карты со своей сестрой принцессой Оранской и братом герцогом Йоркским. Минетта была в широкополой шляпе и с разноцветной индийской шалью на плечах. Один придворный из свиты посла написал Мазарини:
– Монсеньор сказал, что никогда она не казалась ему, даже полностью одетая, такой красивой, как в тот день. Я помню, как однажды он вёл её по Вашей галерее, и я сказал ему, что она так прелестна, как будто является его ангелом-хранителем, но даже тогда у меня не было таких оснований восхищаться ею…
Леди Дерби тоже называла Минетту не иначе, как «наша очаровательная принцесса». Что же касается внешности самой Генриетты Марии, то Сэмюэл Пипс, секретарь Адмиралтейства, описывал её как «очень маленькую обыкновенную старушку и ничто… не отличало её от других простых женщин». Время приближалось к Рождеству и всё, казалось, складывалось хорошо для обеих Генриетт. Палата общин поздравила принцессу с предстоящим браком и преподнесла ей подарок в размере 10 000 фунтов. В очаровательном благодарственном письме та ответила:
– Хотя я не могу хорошо говорить по-английски, у меня английское сердце.
Приданое Минетты долно было составить 40 000 фунтов. А её матери в качестве компенсации за её разорённые и опустошённые земли предложили 30 000 фунтов в год, к которым её сын-король добавил ещё пенсию в размере 30 000 фунтов из казны.
Генриетта Анна, у которой никогда не было столько денег, начала получать удовольствие от азартных игр. В то же время герцог Бекингем, ранее бывший поклонником принцессы Оранской, теперь перенёс своё внимание на её младшую сестру. В Лондон прибыл курьер от императора Леопольда и граф де Суассон как-то услышал слова принца Руперта о том, что его кузине следует найти более достойную партию, чем та, что была предложена ей во Франции. Узнав об этом, Месье даже перестал спать по ночам. Однако Карл II не собирался нарушать договорённость о браке своей младшей сестры с Филиппом, который был провозглашён герцогом Орлеанским.
Тем не менее, королева-мать не была счастлива.
-Иногда, когда вокруг неё всё было ярко, - пишет Генриетта Хейнс, - её можно было найти в каком-нибудь уединённом уголке, где с глазами, полными слёз, она предавалась размышлениям о счастливых днях прошлого и думала о том, для кого её воля была законом.
В середине декабря заболела принцесса Оранская, а следом за ней – и герцог Йоркский. Мэри чувствовал недомогание с тех пор, как приехала в Англию, и с грустью решила, что местный климат ей не походит. К тому же, её пребывание на родине было омрачено мыслями о том, что её брат, герцог Йоркский, женился на одной из её фрейлин. Между тем самому Джеймсу, как натуре протворечивой, вскоре надоела враждебность его матери и сестры по отношению к женщине, в которую он был страстно влюблён. Хотя росказни его друзей о неверности Анны Хайд запали ему в душу. За пять дней до Рождества английский двор был встревожен известием о том, что Мэри и Джеймс заразились оспой.
Поспешно отправив младшую дочь в Сент-Джеймс, Генриетта Мария решила навестить своих больных детей, что было отрицательно воспринято врачами, опасавшимися, что королева-мать своей попыткой склонить их к своей религии только ухудшит их состояние. На следующий день состояние принцессы Оранской улучшилось и было решено повторно пустить ей кровь, поскольку многие связывали смерть герцога Глостерского с неспособностью эскулапов обескровить его в достаточном количестве. Однако Мэри скончалась в канун Рождества к ужасу её матери, не успевшей обратить дочь на смертном одре, как она намеревалась. Хорошенькой рыжеволосой вдове, тосковавшей по Парижу, было всего двадцать девять лет. В то же время в Голландии её смышлёный маленький сын «пережил её смерть острее, чем можно было ожидать от ребёнка такого возраста». Тело Мэри перевезли на барже в полуразрушенный Датский дом, бывшую резиденцию её матери, где оно пролежало до 29 декабря. Её похороны в Вестминстерском аббатстве были частными, «но достаточно почётными», и даже её брат Джеймс встал с постели, чтобы присутствовать на них.