В это время в Англии советники Карла II пытались убедить своего повелителя сократить пенсию королеве-матери, упирая на то, что она уже давно не покупает драгоценностей и ведёт уединённую жизнь, следовательно, либо тратит деньги на распространение папизма, либо складывает их в чулок. Государственный секретарь лорд Арлингтон поспешил уведомить графа Сент-Олбанса, что король намерен на четверть урезать доходы его госпожи. Однако если в Англии надеялись, что Генриетта Мария покорится воле своего сына, то они явно ошиблись. Карла II захлестнул поток писем с чёрной печатью, в которых королева-мать яростно доказывала, что и так была вынуждена подчинить свой образ жизни своим доходам. И что её сын вряд ли захочет, чтобы остаток её жизни, «который будет коротким», обременили долги, которые потом ему же придётся выплачивать. Она вообще с трудом может поверить, что 20 000 фунтов стерлингов в год смогут разорить его. В конце концов, король самоустранился от этого дела, и Арлингтону пришлось самому договариваться с вдовой.
Здоровье Генриетты Марии, которое так и не восстановилось после напряжения Гражданской войны и ужасных переживаний из-за смерти мужа, становилось всё хуже и хуже, так что в декабре 1668 года она написала своему сыну Карлу, что ей осталось жить недолго.
К Пасхе королева-мать почувствовала себя настолько плохо, что её мажордом, которого ожидали в Лондоне, счёл необходимым предупредить, что, возможно, ему придётся отказаться от поездки. Однако прекрасные вести, полученные из Англии, способствовали её быстрому выздоровлению. Дело в том, что Карл II снова начал склоняться к переходу в католицизм и планировал в глубокой тайне религиозный и торговый союз с Францией. К несчастью для его «Великого замысла», Минетта снова была в положении и даже речи не было о её поездке в Англию. Вместо неё в Лондон в конце апреля были вызваны лорд Арундел Уордорский, конюший королевы-матери, и Джермин. Таким образом, весной 1669 года замок Генриетты Марии снова превратился в центр интриг.
Если Арундел был полностью посвящён в планы Карла II, то Сент-Олбансу было сказано, что речь идёт о торговом союзе между Францией и Англией. Однако герцогиня Ричмондская, главная дама Генриетты Марии, обратила внимание на то, что её госпожа проводит слишком много времени наедине со своей дочерью. Своими подозрениями она поделилась с братом, герцогом Бекингемом, который, в свой черёд, встретился с Джермином.
– По-видимому, есть какое-то дело, о котором я не знаю, – грустно ответил ему фаворит Генриетты Марии.
Тем не менее, он внёс большой вклад в тесное взаимопонимание между Карлом II и Людовиком XIV, организовав предварительные приготовления к секретному Дуврскому мирному договору. Итальянский дипломат Лоренцо Магалотти писал, что Сент-Олбанс был «человеком, который всецело предан интересам Франции и действует с целью продвижения обширных проектов этой короны любой ценой для Англии».
Генриетте Марии не суждено было узнать, что Карл II так никогда и не решится объявить себя католиком, хотя, как и его брат Джеймс, тайно примет её веру. Лихорадка и бессонница подтачивали последние силы королевы-матери, о чём свидетельствовали её частые обмороки. Однако окружающим трудно было судить, насколько она больна, так как дочь Генриха IV не любила жаловаться и мужественно переносила все страдания. Отец Сиприен слышал, как она говорила:
– Все жалобы во время болезни бесполезны и если они чему-то служат, то только тому, чтобы показать слабость и нерешительность людей...
Вдова также смеялась на теми, кто причитал по поводу головной или зубной боли, и только своим монахиням призналась:
– В течение двадцати лет я не знала, что такое провести день без каких-либо неприятностей.
Середину лета она встретила в постели, что было плохим знаком, так как в тёплую пору года Генриетта Мария обычно чувствовала себя лучше. Однако она собралась с силами, чтобы навестить свою дочь, которая должна была родить в конце августа. Минетта совсем пала духом: шевалье де Лоррен, новый фаворит её мужа, вёл себя с ней с возмутительной дерзостью. Тем не менее, Мадам не решалась жаловаться: в прошлом году, когда король узнал от гувернантки своей дочери, что герцогиня Орлеанская больше не хозяйка в собственном доме, то устроил разнос своему брату. В ответ Филипп выместил злобу на жене: увёз её в Виллер-Котре, где она не могла наслаждаться общением со своими друзьями.
В то же время в присутствии тёщи Монсеньор старался проявить свои лучшие качества, прекрасно зная, что она ценила хорошие манеры и закрывала глаза на всё, что не хотела видеть. Заметив её болезненный вид, герцог Орлеанский вкрадчиво заявил: