Билли даже не шевельнулся, когда я на цыпочках пересекла крыльцо и села рядом.
– Спокойная ночь? – осторожно спросила я. Он дернул одним плечом. Красная лампочка приемника, который мы взяли в одном из грузовиков перевозчиков, мигала на ступеньке между его ботинками, заклеенными изолентой. Приемник был металлическим, размером с половину обувной коробки. Не такой удобный, как ручная рация, но достаточно мощный, чтобы держать связь с центральной частью континента.
По крайней мере мы так думали. Красная лампочка должна была поменяться на зеленую при входящем вызове, но пока что этого не произошло.
Я снова подняла глаза на Билли. С тех пор как мы нашли его на развалинах убежища, он вел себя очень тихо. Я знала: он цепляется за надежду, что Уоллис, бывший лидером сопротивления в Ноксвилле и – что намного важнее – его приемным отцом, находится среди выживших, которых мы преследуем. Но это было невозможно. Уоллис сгорел в гостинице «Веланд». Мы все видели, как она рухнула.
– У нас осталось немного тушенки, – предложила я. Мой собственный желудок сводило от голода. Порции становились все меньше. Билли поморщился и продолжил ковырять кору на ветке, как будто это было самое захватывающее занятие в мире.
Билли мог взломать компьютерную систему ММ. Палка не была и близко такой интересной.
– Хорошо. Один из парней нашел спагетти, ты...
– Я что, сказал, что хочу есть?
Кто-то из спящих возле двери зашевелился. Билли снова прижал подбородок к груди, пряча непокорные карие глаза за завесой грязных волос.
Молчание между нами становилось все напряженнее. Я знала, что значит потерять родителя. Но это же не мы убили его отца.
Не так, как мы убили Харпера.
Несмотря на приятную температуру воздуха, моя кожа покрылась мурашками.
– Как давно ушел Чейз? – спросила я.
Он снова пожал плечами. Разозлившись, я встала и, обойдя дом сбоку, направилась к пляжу в надежде на то, что Чейз ушел в ту сторону. С правой стороны травы было меньше, так что я решила идти там и поморщилась, когда пришлось вскарабкаться на дюну. Икры горели огнем. Мои ноги стали зоной боевых действий: фиолетовые и желтые синяки после взрыва в Чикаго, мозоли от ботинок и следы размером с монету на щиколотках и пятках, оставленные гравием, попавшим в носки. Но вся боль была забыта, как только я достигла вершины насыпи.
Черная поверхность океана отражала россыпь звезд, четких и ярких, не перекрываемых огнями города или базы. Линия, где вода встречалась с берегом, скрывалась в темноте, но рокот прибоя слышался непрерывно, как биение сердца.
Меня поглотила эта бескрайность. Прохладный свежий ветерок играл кончиками моих волос так рассеянно, как это делала мама во время разговора. Сильнее всего я скучала по ней именно в такие моменты: в тихих местах, когда вокруг не было ни души. Я закрыла глаза, и на мгновение все стало так, будто она вернулась.
– Все еще никаких следов. Со вчерашнего утра, – громко сказала я, надеясь, что она меня слышит. Я не знала, возможно ли такое. Я только знала, что очень хотела бы услышать ее ответ, еще один разочек. Я вдавила пятки в песок.
– Никаких вестей от наших людей в мини-маркете. Чейз думает, что их радио могло сесть. Оно еле дышало еще перед нашим уходом. – Я вздохнула. – И никаких вестей от команды, которую мы послали внутрь страны.
Каждый из нас, тех, кто отправился на поиски выживших, нес радио по очереди, отчаянно желая услышать новости от других ячеек сопротивления. Никто не решался сказать правду: что нашу команду могли схватить; что шансы на то, что кто-нибудь сумел выбраться из убежища, очень малы; что наши друзья, наши семьи погибли.
– Полагаю, ты не можешь сказать нам, выжил ли кто-нибудь, – произнесла я. – Наверное, это было бы нечестно.
Я открыла глаза и подняла лицо к небу в поисках каких-нибудь признаков ракет, которые уничтожили наше прибежище. Но звезды хранили молчание.
До Войны шум был таким привычным, что я его даже не замечала. Машины, огни, гул холодильника. Люди. Повсюду были люди: гуляли по улице, говорили по телефону, ходили к друзьям. Когда Акт о Реформации установил, что во время комендантского часа электроэнергию будут отключать, ночи стали тихими. Такими тихими, что можно было услышать, как воры вламываются в дома в двух кварталах от нас, услышать сирены и солдат, которые приехали их арестовать. Такими тихими, что слышно было стук собственного сердца и каждый скрип пола, пока ты прятался под кроватью в надежде, что они не придут и за тобой тоже.
Я больше не боялась тишины. Я радовалась ей, потому что она придавала сил, обостряла восприятие. Но иногда, как сейчас, я бы отдала все что угодно, лишь бы вернуть шум. Крикнуть во всю мощь легких: «Я еще здесь, вы меня не победили!» Рассказать всем, кто еще может спокойно спать, потому что их убедили в том, что ММ наше единственное спасение или, по меньшей мере, необходимое зло, – рассказать о произошедшем со мной и о том, что сделали с моей мамой.
Шорох песка за моей спиной выдернул меня из задумчивости. Я обернулась к дереву, стоявшему слева от меня, и стала всматриваться в темноту, сжимая в кармане вилку, которую чуть раньше подобрала на улице.
– Кто здесь? – окликнула я.
Из-под навеса покрытых росой листьев выступил знакомый силуэт.
– Я не хотел мешать.
Меня охватило облегчение, и одновременно я почувствовала, как горят щеки. Мне следовало убедиться, что никто не слушает, прежде чем говорить с самой собой.
Я уперла кулаки в бедра:
– Ты следишь за мной, Чейз Дженнингс?
Он засмеялся:
– Никогда.
Песок скрипел под приближающимися шагами Чейза, и на мгновение ночная тьма за его спиной дрогнула, так что он снова оказался на развалинах убежища, голыми руками разгребая кучи сломанного дерева и покореженного металла. Разбитый, как и само убежище, потому что его дядя пропал, потому что погибла последняя надежда на пристанище для нас. Но видение растаяло так же быстро, как появилось, оставив в горле комок и на лбу пот.
Я встряхнулась.
Я не могла ясно различить Чейза, пока он тоже не оказался на вершине насыпи на расстоянии вытянутой руки от меня. Черные волосы отрастали так быстро, что уже задевали уши, а его челюсть покрылась щетиной из-за невозможности побриться. На нем была только белая футболка, которая будто светилась в лучах луны, и заляпанные сажей джинсы с драными коленками и обтрепавшимся низом, прикрывавшим голые ступни. В одной руке висели ботинки, связанные шнурками.
И я тут же позабыла образы, туманившие мое сознание. Забыла, как я проснулась и что мне снилось. Что-то шевельнулось у меня внутри, увеличиваясь с каждым мгновением, пока его темные поблескивающие глаза удерживали мой взгляд.
– Привет, – сказал он.
Я улыбнулась:
– Привет.
За последние три дня мы мало оставались наедине, а когда это происходило, Чейз был поглощен поисками. Он был за миллионы миль от меня.
Но сейчас он не казался таким далеким.
Я прикоснулась к поясу его джинсов, зацепилась пальцем за шлевку и притянула его ближе.
Его ботинки с глухим звуком упали на песок. Кончики пальцев рук поднялись к моему лицу и очертили мои скулы. Такая загрубевшая кожа и такие нежные прикосновения. Его ладони скользнули по моей шее и спине вниз, а затем обняли за талию и притянули к себе.
Я задержала дыхание, каждой клеточкой ощущая, как его бедра прижимаются к моему животу, как плавным движением опускаются его плечи под моими ладонями, когда он наклоняет свое лицо ко мне. Я выгнулась навстречу, преодолевая последнее расстояние между нами, так что больше не было его и меня. Мы стали одним целым. Один силуэт в темноте. Одно дыхание.
Его губы пробежались по моим, от одного уголка к другому, словно запоминая их форму, сначала невинно, но потом настойчивее, пока мир вокруг не исчез. Глаза Чейза закрылись, а его объятие стало сильнее и крепче, как будто он хотел вобрать меня в себя.