– Такер? – прошептала я.
Я не могла удержать его вес, и скоро мы оба оказались на полу. Голова Такера лежала у меня на коленях, а пальцами он тщетно скреб себя по горлу, как будто его душила невидимая рука.
– Такер, – снова сказала я.
Он закашлялся, захлебнувшись кровью, которая окрасила его губы. Потом вздрогнул и затих, будто глубоко вздохнув, перед тем как заснуть. Он посмотрел мне в глаза, и я не знаю, что в них увидел, но он улыбнулся, слабо, почти незаметно двинув губами.
– Похоже, я опоздал, – сказал он.
Жизнь оставила его, тело обмякло, а руки упали на пол. Я никогда не думала, что сделаю это. Я заплакала о нем.
Врач, дождавшись разрешения Уоллиса, неуверенно приблизился, прижал два пальца к шее Такера, всего на несколько секунд, и покачал головой.
Я подняла глаза на Уоллиса:
– Что вы наделали?
Он в замешательстве нахмурил брови, как будто ответ был ему очевиден.
Тело Такера отнесли на стоянку к остальным, умершим в клинике. Люди Три разделили пространство на две части: в одну сторону бросали солдат, словно мешки с мусором, с другой лежали заключенные и члены Три, сражавшиеся на базе Шарлотта. Их накрывали простынями и укладывали в ряд.
Я не знала, что случится с теми и другими телами, но заставила освободившихся заключенных отнести тело Такера к мятежникам. Я вытерла его лицо и сама накрыла его простыней. Это самое меньшее, что я могла сделать, после всего, через что мы прошли.
Когда я стояла над телом Такера, принесли Девитта и положили рядом. Плохой парень, ставший хорошим, и хороший, ставший плохим. В конце это не имеет значения. Все мы одинаковые.
Мы с Чейзом провели в клинике еще одну ночь. Проходили часы, и клинику заполнили повстанцы, пережившие битву. Очень скоро вестибюль был переполнен ранеными бойцами, у некоторых были серьезные ожоги, у других переломы, у многих – слишком многих – огнестрельные ранения. Персонал больницы бегал от пациента к пациенту, и некоторое время я помогала, чем могла: подавала бинты, держала людей, пока сестры и врачи зашивали их, или устраивала поудобнее, чтобы они могли умереть, не испытывая боли. Все это время внутри меня зрело стремление уйти.
Врач рассказал нам о пожилой женщине, которая жила неподалеку и сочувствовала нашему делу. На второй день, незадолго до наступления темноты, один из санитаров помог мне перевезти Чейза и еще троих раненых к ней домой, на ферму, которую огораживал забор с написанными от руки предупреждениями: «Осторожно, злая собака». Шесть ночей, пока Чейз выздоравливал, мы прятались у нее в подвале. Она приносила нам еду и воду, антибиотики, которые смог отдать врач, и новости о сопротивлении.
Ночью мы слушали репортажи Фэй Браун.
К концу первой недели гражданские захватили девять баз. Солдаты, пережившие восстания, бежали, некоторых выдавали, другие просто исчезли. И в каждом городе, где были захвачены базы, в руках сражавшихся находили поддельные Статуты.
Бывший президент спустился из своего убежища в горах и начал произносить речи, Фэй даже удалось взять у него эксклюзивное интервью. Он говорил, что дни ФБР сочтены. Настало время сложить оружие и принять неизбежное. Демократия вернется в Соединенные Штаты. Статут стал историей. Мы снова восстановим страну. Звучало хорошо, но всему этому только предстояло случиться. Он не оправдывал насилие, но и не отрицал, что знает о Три. По радио он звучал немного иначе, чем тот человек, который показывал мне любимые книжки своего сына. Наверное, сильнее. Не как старик.
На седьмой день я помогала Чейзу сесть на пассажирское сиденье фургона МН, когда в ворота на задний двор фермы въехал разбитый серебристый автомобиль. Мужчина, вышедший через водительскую дверь, выглядел на десять лет старше, чем в день падения базы Шарлотта. Его волосы теперь были вымыты и завязаны в хвост черным шнурком, но на висках появилось больше седины.
– Слышал, вы уезжаете, не попрощавшись, – сказал Уоллис, прислонившись к боку синего фургона и ритмично барабаня пальцами по металлу возле бедра.
Не знаю, как он нас нашел. Всю прошедшую неделю я старалась не называть наших имен и не выдавать информацию, которая могла бы указать, кем мы были.
– Мы уезжаем, – подтвердила я.
– Полагаю, что не смогу убедить вас остаться. Впереди еще много работы.
Он посмотрел на небо, как делают люди, когда почувствуют, как на них что-то капнуло.
– Мы не можем остаться, – сказала я. Чейз взял меня за руку, и Уоллис это заметил.
– Да, – сказал он. – Что ж, если передумаете, вам всегда рады в моем лагере.
Я едва не спросила, где он будет располагаться, но предположила, что он и сам еще не знает. Он был последним оставшимся лидером Три, борцом за идею. Я осознала, что, наверное, никогда полностью ее не пойму. Однако я знала: кровь на его руках – кровь Такера и кровь Билли тоже – никогда не смыть. Она останется на нем до конца его дней, и, возможно, именно по этой причине он никогда не перестанет сражаться. Это единственное, что еще придавало смысл его действиям.
Я шагнула к Уоллису и пожала ему руку. Он заключил меня в объятья, и я неловко похлопала его по спине.
– Возьмите мою машину, – хрипло сказал он, вложив мне в ладонь тусклый серебристый ключ, и почесал шею, отказываясь встречаться со мной взглядом. – В багажнике две полных канистры топлива. Еды мало, но воды хватит по крайней мере на пару дней. В бардачке лежит карта. Приграничные патрули в Южной Каролине отозваны для поддержки оставшихся баз. Вы без проблем въедете в Красную зону, но я бы все-таки придерживался второстепенных дорог. – Он помолчал. – Считайте это возмещением за то, что я выгнал вас из «Веланда». Полагаю, не самое умное из моих решений.
Я моргнула, не зная, что ответить, а Уоллис протянул руку Чейзу.
– Твой дядя был хорошим человеком, – сказал он.
Чейз склонил голову набок:
– Вы его знали?
– Я его знал, – сказал Уоллис, улыбнувшись. – Я знал его давно, еще до Войны.
Казалось, что он добавит что-то еще, но он промолчал.
Мне еще многое надо рассказать Чейзу про Джесса. Впереди у нас долгая поездка, многие мили разговоров.
– Каким он был тогда? – спросил Чейз.
– Молодым и глупым. – Уоллис засмеялся. – Самый безрассудный из нас троих. Он всегда начинал драку, я ввязывался следом за ним, а потом Эйдену приходилось вносить за нас залог.
Чейз взглянул на меня:
– Эйдену Девитту?
Я сжала его ладонь.
– Если Джессу что-то не нравилось, он это исправлял. Он изменил бы весь мир, если бы мог. Думаю, в конце концов он так и сделал. Ты должен гордиться им, сынок.
Я закрыла глаза, думая о том, как он поднялся, избитый и окровавленный, чтобы вонзить нож, который я передала ему, в сердце Вождя Реформации.
– Я горжусь, – сказал Чейз.
Уоллис шаркнул пяткой по земле.
– Ты напоминаешь мне его. Если ты что-то задумал, то пойдешь до конца.
Впервые за неделю на моих губах появилась улыбка.
– Удачи вам, – сказал Уоллис. – Может быть, мы еще увидимся когда-нибудь.
Но когда он пошел прочь, я поняла, что больше мы не встретимся.
Эпилог
Лето на юге оказалось не таким жарким, как я думала. Каждое утро с океана дул бриз, а днем над головой собирались тучи и проливались коротким дождем, к вечеру растворяясь в небе. Перед наступлением темноты мир, казалось, возвращался к обычной жизни: в воздухе пахло влажной землей, начинали петь птицы – последнее напоминание о жизни вокруг перед ночью.
Но моим любимым временем было раннее утро. Затишье перед началом дня, сразу после восхода. В поношенных кедах, обрезанных шортах и одной из футболок Чейза я шла по пляжу, по шуршащему песку, оставшемуся после прилива.
Сегодня на пристани будет тихо. Большинство людей жили в поселении – на старой базе ВВС, – которое за последние месяцы постоянно увеличивалось. Взлетно-посадочные полосы разбомбили во время войны, но ряды корпусов не пострадали и теперь служили эвакуационным центром для тех, кто еще бежал из внутренних районов страны. Оно называлось Приют. Полностью обеспечивающая себя община, оснащенная собственной гидроэлектростанцией, водоопреснительной установкой и школой. Ее посещали многие из Потерянных мальчиков.