— Ударить в барабан! — громко приказал он сигнальщику…
Барабан торжественно затрещал дробью… Караул в старомодной, но уже традиционной швейцарской форме с желто-красно-синими продольными полосками и с черными плоскими беретами на головах испуганно выстроился, звякнув мушкетами и отдавая честь приближающейся карете Его величества.
Офицер вытянул стрункой шпагу, готовый отдать салют, гордый собой, что вовремя заметил нежданных дорогих гостей, преданно глядя на окна кареты, ожидая награду в виде милой и приветливой улыбки августейшей персоны… Лицо офицера вытянулось… Из окон кареты с изумлением глядели на отдаваемые воинские почести четыре мужских лица, из которых как минимум два были явными рожами, коих лучше не видеть: Самойло, с чьей физиономией можно было бы смело выступать в литвинских батлейках в роли злой ведьмы, и итальянец Марко со своим переломанным носом и черной бородой явно не жидовского ростовщика… Эти физиономии, прилипшие носами к разукрашенному узором стеклу кареты, напомнили офицеру отрубленные головы преступников, которые выставлялись на обозрение однажды в его далеком детстве, в его родной швейцарской деревеньке. Комизм ситуации придавали кружевные воротнички с бархатным колете и широкой золотой цепью по плечам этих странных субъектов.
Несчастный офицер отвесил челюсть и судорожно сжал рукой эфес шпаги… Королевские солдаты отдавали почести неизвестно кому, каким-то бандитам, неизвестно как пробравшимся в Святая святых! Следующую свою ночь несчастный офицер уже видел на гауптвахте…
Все встали. Вошел Папа. Это был престарелый человек с седыми усами и узкой бородкой, но с молодыми живыми темными глазами. На нем была гранатового цвета мантия и шапка… Кардиналы засуетились. Государственный секретарь подбежал к Папе и что-то напряженно стал ему шептать на ухо, как только Папа сел в кресло. Ни Кмитич, ни Семенович, естественно, не знали, что вся эта суета возникла во дворце из-за них, русских беглецов из турецкого плена… Литвины послушно с легким трепетом ожидали продолжения церемонии приема у самого главного христианина планеты…
— Господам Самуэлю Кмитичу и Александру Семеновичу вручили испанский орден Золотого Руна, — шептал между тем секретарь на ухо Папе, — а ведь эти господа вопреки условиям вручения ордена даже не католики! Они вопреки правилам получения ордена также не расширили домена…
Папа прервал секретаря поднятым вверх пальцем.
— Не католики, говорите? — тихо говорил Климентий Десятый, бросая снизу вверх осуждающие взгляды на Государственного секретаря. — А не я ли Папа всех христиан? Не я ли должен думать обо всех своих сынах христианских и утешать их в печали, и одобрять в добродетели? Эти господа совершили подвиг! Они расширили христианский домен тем, что спасли из плена души более двухсот христиан! И они такие же католики, как и мы, как и все христиане, переступающие порог Ватикана! Разве мы спрашивали их, католики ли они, когда эти благородные мужи шли отстаивать ценности христианские, защищать мир христианский?
— Так, но есть установленное правило… — начал было Госсекретарь, но Папа вновь прервал его поднятым вверх пальцем.
— Вот о каком правиле вам надо в самом деле волноваться и подумать в первую очередь: яйца всмятку, что мне подают по утрам.
— Извините, ваше преосвященство?
— Это главная моя пища по утрам, — продолжал хмуриться Папа, — из кухни, где яйца облупливают, их затем, по особой лестнице, несут в креденцьеру, заведующую папским столом. Там мое блюдо перекладывают на тарелки и их снова, особой лестницей, несут в мою переднюю и передают личному моему камердинеру. И только лишь камердинер идет и подает мне яйца всмятку. Уже изрядно остывшие! Вот об этом долгом и непонятном мне странствовании моего завтрака вы и должны позаботиться, сын мой! Поменяйте это правило к завтрашнему утру. Пусть мне яйца несут сразу из кухни. А вот об остальных правилах, касающихся католиков или не-католиков, я уж позабочусь сам. Надеюсь, я понятно все высказал?
Секретарь пристыженно поклонился и отошел… Прозвучала короткая вступительная речь, затем после объявления кардиналом испанских и французских делегаций глава католической церкви обратился к собравшимся на латыни и затем объявил, что на приеме присутствуют представители геройски бежавших из турецкого плена русских. В зале раздались аплодисменты…
Кмитич, Семенович, Марко и Самойло по очереди подходили к Папе, целуя красный рубин на его перстне, а Климентий X, улыбаясь, говорил им: