– Я не думал, что ты добираешься сюда из Сахо ради ученой беседы, – ответил он, разворачивая брюки. – Я полагал, ты приходишь за деньгами.
– Ну-ну, продолжайте! – Она схватила валявшиеся на полу чулки. – Воспользуйтесь умными словами, чтобы подразнить меня и выставить вон. Ложись, Китти! Наклонись, Китти! Уходи, Китти! У меня назначена встреча, Китти! Вы отвратительный, злой человек, Маклахлан.
– Как я понимаю, я упал в твоих глазах, – заметил Маклахлан. – Если хочешь, скажи миссис Фарнем, чтобы она в четверг прислала кого-нибудь другого. – Не такую разговорчивую, про себя добавил он, заправляя рубашку в брюки.
– Сказать-то я могу, но у Фарни я единственная рыжая, – предупредила Китти, резким рывком натягивая чулок. – Позвольте заметить, меня часто приглашают именно из-за цвета волос.
– Мне любой цвет подойдет, – ответил он, разглядывая округлый зад Китти, когда она нагнулась за вторым чулком. – Меня это совершенно не интересует.
У Китти будто что-то хрустнуло внутри. Резко выпрямившись, она швырнула чулок ему в лицо.
– Тогда вам и дырка от сучка в трухлявом заборе подойдет, неблагодарный шотландец!
Маклахлан пристально посмотрел на нее.
– Да, это выход, причем более дешевый. – Маклахлан тоже начал подумывать об этом. Он деловой человек, ему сантименты не нужны. А заборы не разговаривают, не жалуются и не хнычут.
Китти решительно сунула босую ногу в туфлю.
– Хватит с меня вашего ворчания и механических движений! Вы никогда не спросите: «Как вы поживаете?» – Может быть, я и шлюха с Хеймаркета, но будь я проклята, если я…
Десятифунтовая бумажка, которую Маклахлан сунул Китти в сжатый кулак, заставила ее замолчать. Она долго смотрела на банкноту, глотая слезы.
Маклахлан слегка пожал ей руку.
– Ты держалась восхитительно, Китти, – пробормотал он. – Дело не в том, что я неблагодарный. Но я не стремлюсь завязывать дружбу. Пусть миссис Фарнем пришлет в четверг кого-нибудь другого. Нам нужны перемены, и тебе, и мне.
Презрительно фыркнув, Китти сунула деньги в вырез платья. Миссис Фарнем от этого ничего не получит. Пройдясь по мужчине взглядом от плеч до паха, Китти театрально вздохнула.
– Боюсь, болеть будет не мое сердце, Маклахлан, – заметила Китти. – Но нечего вас жалеть. Несмотря на ваши таланты, вы этого не заслуживаете.
Маклахлан завязывал широкий галстук.
– Ты, без сомнения, права.
Китти возмущенно фыркнула.
– Отлично. В четверг я пришлю Бесс Бромли, пусть она вами займется. Она жестокая, эта девка с глазами кошки. Вы поладите, как огонь с маслом. – С этими словами Китти рывком открыла дверь, быстро пересекла смежный со спальней кабинет и исчезла в коридоре.
Маклахлан долго стоял, глядя в темноту кабинета. Он понимал, что другой человек испытывал бы сожаление или даже чувство вины. Но только не он. Китти служила ему достаточно хорошо, напомнил себе Маклахлан, заканчивая одеваться. Она была чистенькой, вежливой и пунктуальной. Ее широкий круглый зад определенно навсегда останется в его памяти.
Но это все, что он предпочитал помнить. Только первого апреля, спустя два месяца после ее первого визита, он потрудился узнать ее имя. До этого он просто приказывал гостье раздеться и лечь. Вернувшись за свой рабочий стол, Маклахлан вспомнил, что в особенно загруженные дни он даже не трудился раздеваться. Он просто расстегивал брюки, нагибал Китти над диваном в своем кабинете и возвращался к делам, удовлетворив вожделение.
Нет, его это не волновало. Ни тогда, ни сейчас. Одного он жаждал больше всего на свете, больше плотских утех – безраздельного могущества. И жалобы Китти, как бы искренни они ни были, никогда не изменят двух главных и непреложных законов капитализма. Время – деньги. Деньги – это власть. Сейчас у него очень мало времени, а власти ему всегда не хватало.
Развернув чертежи, Маклахлан нетерпеливо дернул шнурок звонка, вызывая клерка. Пора поговорить с агентами с Треднидл-стрит. Надо работать. За неделю Маклахлан рассчитывал выбить три участка под строительство, продать шесть домов, обанкротить не выполняющего обязательства торговца кирпичом, сровнять с землей соседнюю деревню. И все для того, чтобы построить целую улицу элегантных домов в георгианском стиле и заставить расточительных англичан расстаться со своими фунтами. Вот это ему действительно доставит удовольствие.
Дом на Мортимер-стрит не походил на жилище богатого и влиятельного лорда, хотя улица находилась неподалеку от Мейфэр. Вопреки ожиданиям это не был широкий, с двойным фронтоном особняк, а обычный городской дом. Простой кирпичный фасад, внизу два окна и крыльцо, над ними четыре ничем ни примечательных этажа. Можно было предположить, что здесь поселился банкир, адвокат или процветающий торговец углем.
Но тем не менее дом принадлежал влиятельному графу Трейхерну, солидному, рассудительному человеку, если такие встречаются среди аристократов. Говорили, лорд Трейхерн терпеть не мог глупости и больше всего ненавидел хитрые уловки.
Но леди Бессетт, которая, дрожа, замерла у его двери, пришла повидать не графа. Она торопилась увидеться с гувернанткой – или, точнее, украсть гувернантку, если это окажется возможным.
Деньги не имеют значения. И ее нервы тоже. Графиня была в отчаянии. Нащупав в сумочке маленький сверток, она проглотила ком в горле и поднялась по ступеням позвонить в колокольчик. Она молилась про себя, чтобы гувернантка еще работала здесь. Только когда дверь отворилась, леди Бессетт пришло в голову, что не слишком прилично интересоваться прислугой с парадного входа.
Увы, было уже поздно. Высокий широкоплечий лакей смотрел ей прямо в лицо. Леди Бессетт нетвердой рукой подала ему свою карточку.
– Графиня Бессетт к мадемуазель де Севере. Если это возможно.
Лакей удивленно приподнял брови, но проводил графиню наверх и предложил присесть в маленькой, залитой солнцем гостиной.
Комната была обставлена прекрасным французским антиквариатом. Стены обиты тисненой тканью цвета сливок, желтые чесучовые занавески спускались на роскошный обюссоновский ковер. Несмотря на встревоженное состояние, леди Бессетт нашла комнату прелестной и отметила про себя сочетание цветов. Завтра, если она переживет эту встречу, ей предстоит оформить покупку дома. Это будет ее первый дом в жизни – не мужа, отца или пасынка, а ее собственный. Ее. И она тоже устроит там желтую гостиную. Ведь это ее выбор, не так ли? Завтра же она поговорит с подрядчиком.
Через несколько минут в комнату вошла высокая темноволосая женщина. Она выглядела настоящей француженкой, но была одета более элегантно, чем можно было ожидать от гувернантки. Ее поведение не было услужливым, а на лице застыло выражение добродушного любопытства. Не успев задуматься над этим, леди Бессетт вскочила с софы и бросилась через комнату.
– Вы мадемуазель де Севере? – прошептала она, схватив женщину за руку.
Губы женщины дрогнули.
– Да, но…
– Я хочу нанять вас, – перебила леди Бессетт. – Сейчас же. Назовите свою цену.
Мадемуазель де Севере отпрянула.
– Боюсь, вы ошиблись…
– Я в отчаянном положении. – Леди Бессетт стиснула руку женщины. – У меня есть рекомендательное письмо от графини фон Ходенберг из Пассау. Она мне все рассказала. О вашей работе. Об учебе в Вене. Мой сын… Он очень болен. Я должна нанять вас, мадемуазель де Севере, должна. Я не знаю, куда еще обратиться.
Женщина, ободряя, сжала ее руку.
– Мне очень жаль, – сказала она со слабым французским акцентом. – Графиню фон Ходенберг неправильно информировали. Я не общалась с ней больше десяти лет.
– Именно так она и сказала, – подтвердила леди Бессетт.
– Как вы с ней познакомились?
Леди Бессетт опустила взгляд к полу.
– В замужестве я долго жила за границей, – пояснила она. – Наших мужей объединял интерес к древней истории. Кажется, впервые мы встретились в Афинах.