Грустно шмыгнув носом, строго велела самой себе:
— А ну-ка, соберись, тряпка, нашла из-за чего раскисать. Нормальные люди вон радуются, увольняясь из школы, а ты страдаешь из-за каких-то учебных планов.
Сказала и… конечно же, расплакалась.
Когда в моём кабинете появился Родя, я едва ли не билась в истерике, подвывая белугой, при этом слабо понимая, о чём сейчас страдаю. Просто всё было не так!
— У-у-у-у, — присвистнул братец, а потом ещё и пропел: — Шире вселенной го-о-о-о-р-е-е-е мо-ё-ё-ё.
Обычно подобные его выходки неизменно помогали, и я в мгновение ока переключалась с печали на попытки прибить мелкого гада. Но на этот раз привычная схема дала сбой, я завыла лишь сильнее, чем порядком напугала Родиона.
— Света! — воскликнул он, подорвавшись с места, но до меня так и не дошёл, в нерешительности замерев в метре от меня. Обниматься мы разучились лет шесть назад, когда у младшенького началось вхождение в подростковый возраст с его тотальным отрицанием телячьих нежности. — Тебя кто-то обидел? Если да, я ему в рожу дам.
Невольно прыснула.
— Можешь себе двинуть…
— Э-э-э… я-то что такого натворил?!
— А кто меня последние полгода изводил?
— А кто решил бросить семью и слинять из города?!
Мы обменялись недовольными взглядами, в похожем жесте поджав губы. Я даже про слёзы успела позабыть, настолько сильна была степень моего возмущения.
Он сдался первым.
— Езжай куда хочешь, только не реви, ладно?
Меня затопило волной любви к этому мелкому паршивцу, который уже сейчас был на полголовы выше меня. Растроганно шмыгнула носом и прижала руку к сердцу.
— О-о-о-о-о.
— Не смей, — грозно потребовал он. — Все эти… сопли. А ну-ка, подбери! А то скажу родителям, что ты совсем рехнулась на старости лет и никуда отпускать тебя нельзя.
— О-о-о-о, — повторила я и… таки предприняла попытку обнять Родьку. — Это так мило.
Он состроил вредную гримасу и сделал вид, что готов бежать прочь, но в конце концов сдался и первый приобнял меня.
— Так, а что ты делаешь? — нахмурилась я, когда с истерикой и прочими эмоциями было покончено.
— Мама прислала тебе помочь. Коробки таскать и всё такое.
Я окинула взглядом свой кабинет, по которому словно прошлось стадо слонов: я ещё с утра выгребла все свои вещи из шкафов, а уже после впала в меланхолию, потонув в многочисленных воспоминаниях.
— Ой, а я ещё не готова.
— Ну так давай помогу.
— Не-е-е, ты не знаешь, что выкидывать, а что оставить. Тут нужно всё тщательно разобрать.
— Ты планируешь возвращаться в школу?
— Нет.
— Ну тогда ну его на хрен.
— Не-е-е хо-о-о-очу на хрен, — опять разревелась я. Со мной творилось что-то непонятное. Видимо, моя нездоровая учительская психика решила выплеснуть вообще всё, что она накопила в себе за последние лет тридцать.
Родя закатил глаза, но на этот раз на мой плач не отреагировал.
Успокоилась я быстро, усилием воли заставив себя взяться за дело. Родион всё это время сидел рядом и меланхолично разглядывал какие-то книжки, которые я стопками извлекла из шкафа.
Хватило его минут на тридцать, прежде чем скука взяла своё.
— Слушай, а чего это тебе этот… твой не помогает.
— «Твой» — это кто? — сделала вид, что не поняла, о ком идёт речь.
— Ну этот… Андрей твой.
— Он не мой, — недовольно буркнула себе под нос, убеждая себя, что мне вот только ещё и из-за Исаева нервничать не хватало.
— Понятно, — совсем по-взрослому заключил братец.
— Что тебе понятно? — насупилась я, злясь на своё неумение контролировать чувства.
— Поругались.
— Ничего мы не ругались.
— Ну-ну.
Зло зыркнула на Родьку и вернулась к перебиранию кип раздаточного материала, накопленного за последние десять лет.
Тот, на удивление, намёк понял и замолк. Но хватило его минут на десять, после чего младший брат заныл:
— Све-е-ет, давай быстрее.
— Не могу.
— Ну Све-е-е-ет.
— Слушай, я тебя не держу. Можешь идти.
— Могу?
— Можешь.
— Точно?
— Точно.
— И маме ты ничего не скажешь.
Боже, дай мне терпения.
— Не скажу. Могу даже похвалить. Скажу, что твоя помощь была неоценима.
— Ну круто, — обрадовался он и поспешил ретироваться прочь.
Сначала я даже почувствовала облегчение, решив, что теперь можно хотя бы временно перестать делать вид, что я в порядке.
Но уже к следующей стопке бумаг начала вновь пускать слёзы, ибо нашла в них подшивку работ своих аж самых первых учеников. В голове тут же калейдоскопом закрутились воспоминания, и я опять рухнула на стул, прижав к груди несчастную папку с сочинениями. Слёзы катились по щекам, и только тут до меня дошло, что это… нормально. Я прощалась с огромной частью своей жизни. Любимой частью. И наверное, нет ничего странного в том, что я горюю.