За спиной раздались шаги. Видимо, Родькина совесть всё же проснулась.
— Я в порядке, — бросила через плечо, спешно пряча лицо в ладонях, отчего мокрые от слёз листочки разлетелись вокруг меня.
Братец немного помолчал, после чего практически бесшумно подошёл ко мне, присел передо мной на корточки и, положив свои ладони мне на колени, молвил голосом Исаева:
— Горе ты моё луковое.
***
Каким-то чудом, но я всё-таки поместилась у него на коленях. Вернее, мне это казалось чудом, сам же Исаев не видел в этом ничего такого, обнимая меня и давая возможность и дальше без зазрения совести лить слёзы, уткнувшись носом в ворот его футболки. Правда, я больше сбивалась на улыбку, прокручивая в голове наш разговор, состоявшийся парой минут до этого.
— Горе ты моё луковое, — ворвалось в мой мир совершенно неожиданно. Но я всё ещё была слишком обижена на него и из вредности прошипела:
— Я не горе…
Но Андрея мой настрой ничуть не смутил, его ладонь скользнула чуть выше по моему бедру. К слову, без какого-либо эротического контекста, скорее уж в желании поддержать.
— Не горе, — легко согласился. — Ну, что ж, значит, будет счастьем.
Тут-то я и сдалась, расплывшись в совершенно глупой улыбке. Быть чьим-то счастьем мне определённо было по душе.
— Свет, ну хватит, — почти беспомощно попросил Француз, вздрогнув после моего мечтательно-несчастного вздоха ему под футболку и тем самым вернув меня на грешную землю. Его рука успокаивающе прошлась по моей спине.
— Не могу, — в пятитысячный раз за сегодня шмыгнула я носом. — Это сильнее меня. Весь день реву и не могу остановиться.
— И как часто с тобой такое бывает?
Я задумалась, после чего выдала абсолютно гениальное:
— Раз в месяц. Чёртов ПМС.
Исаев крякнул.
— Интересный у вас организм, Светлана Анатольевна. Сначала у вас месячные начинаются, а уже потом ПМС.
Неохотно оторвавшись от его груди, многозначительно заглянула ему в глаза.
— Ты же сам всё прекрасно понял.
— Я-то понял, — расплылся он в наглой улыбке, — но хочу, чтобы ты сама в этом призналась.
— А я не хочу.
— А надо.
Сморщила нос, продолжая играть с ним гляделки, правда, уже через полминуты проиграла, поддавшись его природному магнетизму.
— Ладно, — зажмурилась. — Я тебе соврала. Не было у меня никаких… критических дней.
— Вот. И как тебе после этого верить?! — театрально возмутился он. — Считай, что ты сожгла все мосты доверия между нами…
Пришлось слегка пнуть его по икре, чтобы не заигрывался.
— Сам виноват.
Воспоминания о том неудачном вечере тут же понизили степень моего оптимизма.
— Виноват, — не стал спорить. — Просто… я не сильно люблю эту тему развивать.
— Про Анечку? — ехидно изогнула бровь.
— Про Анечку, — обреченно стравил он воздух из лёгких, после чего махнул рукой и заговорил довольно-таки скоро: — Да там особо и рассказывать-то нечего. Жила-была девочка Аня — умница, комсомолка, спортсменка, наконец, просто красавица. Помнишь, я тебе рассказывал, как стал Французом? Так вот, примерно тогда мы и познакомились с ней. Она с родителями жила на одной с нами лестничной площадке, ну а я… Как увидел её, так и влюбился с первого взгляда.
Жадно слушала его речь, боясь пропустить хотя бы слово.
— Выдохни, — посоветовал Исаев, ощутив, как я нервно заёрзала на его коленях. — У нас никогда ничего не было. Даже не целовались ни разу. Я восхищался со стороны, иногда носил портфель до дома, а в старших классах помогал сдавать лабораторные по информатике. На этом, в принципе, всё.
— А почему? — искренне удивилась я: в моей голове просто не укладывалось, как можно не хотеть ничего с Исаевым.
— Ты меня видела — мама же фотки показывала.
— И-и-и? — не поняла, к чему он клонит.
— Я же был задрот обыкновенный — в очках, прыщах и рубашке в клеточку.
Память услужливо воспроизвела образ худосочного парнишки с фотографии, которую мне показывала Татьяна Викторовна. Но всё равно, что-то у меня в этой картинке не складывалось.
— Нормальный ребёнок, — буркнула я, отчего-то ощутив обиду за маленького Андрюшку.
— Возможно, но, поверь мне, бабы таким не дают. По крайней мере в юности, пока ботаник не заработает свой первый миллион.