— И поскольку даже в большом городе можно случайно встретиться, лучше совсем оттуда убраться. Начать новую жизнь, встретить новых людей, и главное — никаких воспоминаний. Первый год был мучительным: как трудно было говорить по-английски, хорошо, если случайно встречался итальянец, который мог помочь. Все очень интересно, жизнь, наполненная красками, музыкой, звуками, движением, праздниками, событиями. Все вокруг шумит, не затихая. Ни в одном разговоре не звучало ее имя, ничто о ней не напоминало даже намеком. Баби. Это были бессмысленные дни, когда сердце отдыхало, и душа и мозги тоже. Баби. И невозможно вернуться к прошлому, оказаться под ее окнами, встретить случайно на улице. Баби. В Нью-Йорке — ни малейшей опасности… В Нью-Йорке не звучит песня Баттисти: «И если вдруг я вспомню о тебе, просто подумаю, что тебя нет, и незачем страдать, потому что знаю, я знаю точно: ты не вернешься»[3]. И не нужны лицемерные уловки, чтобы не оказаться в местах, где она тоже бывает. Баби.
Дама улыбается.
— Я тоже знаю эту песню. — И она напевает что-то невразумительное.
— Да-да, именно эта.
Я пытаюсь прервать этот концерт самодеятельности. Меня спасает самолет. Тр-р-р. Сухой, металлический звук. Резкий рывок — и самолет слегка встряхивает.
— О Боже, что это? — синьора наваливается на мою правую, единственную свободную руку.
— Это шасси, не волнуйтесь.
— Да как же не волноваться! Это от них столько шума? Такое впечатление, что они отвалились.
Невдалеке стюардесса и другие члены экипажа садятся на свободные места и на какие-то странные боковые сидения рядом с выходом. Я ищу глазами Еву, нахожу ее, но она больше не смотрит в мою сторону. Синьора пытается отвлечься самостоятельно. Ей это удается. Она отпускает мою руку в обмен на последний вопрос.
— Почему у вас все закончилось?
— Потому что Баби нашла другого.
— Да как же так? Она же была ваша девушка? После всего, что вы мне рассказали?
Похоже она получает удовольствие, вставляя мне в рану палец. Приземление отошло на задний план. Дама забрасывает меня вопросами до последнего момента и даже в запальчивости переходит на «ты». И заходит еще дальше.
— С тех пор, как вы расстались, ты занимался любовью с какой-нибудь другой женщиной? — И новая пикирующая бомбардировка: — Вы бы смогли начать сначала?
Я пережидаю этот шквальный огонь.
— А простить ты мог бы? Ты об этом говорил с кем-нибудь?
То ли от пива, то ли от ее настойчивых вопросов у меня закружилась голова. А может, она заразилась от любви, которую мне никак не забыть. Я уже ничего не понимаю. Слышу только барабанную дробь мотора и характерный звук турбины перед заходом на посадку. А-а! У меня идея, я знаю, как спастись от этого допроса…
— Смотрите, огни посадочной полосы. Мы, похоже, не успеем приземлиться, — говорю я со смехом, снова чувствуя себя хозяином положения.
— О Боже, правда, вот они…
Она в ужасе прилипает к иллюминатору: смотрит на самолет и крылья, они почти касаются земли и неуверенно дрожат. Легким движением старой пантеры она хватает на лету мою правую руку. Снова смотрит в иллюминатор. В следующий миг она вжимается затылком в подголовник и изо всех сил упирается ступнями в пол, будто хочет сама затормозить ногами. В мою руку вонзаются ее ногти.
Мягкий рывок, самолет касается земли. Турбины сразу же начинают вращаться в противоположном направлении, громадная стальная масса дрожит всеми своими креслами, кресло моей соседки — не исключение. Та держится до конца. Крепко зажмурившись, она вцепилась в мою руку и дрожит.
Командир корабля объявляет, что мы приземлились в римском аэропорту Фьюмичино.
— Температура за бортом…
В задних рядах сделали скромную попытку поаплодировать, но сразу затихли: этот обычай постепенно уходит в прошлое.
— Ну вот, все прошло нормально.
Синьора облегченно вздыхает:
— Слава Богу!
— Может быть, еще увидимся.
— Да, мне было очень приятно поговорить с тобой. А все, что ты мне рассказывал, — это правда?
— Это такая же правда, как и то, что вы чуть не оставили меня без руки.
Я показываю ей правую руку и следы от ногтей.
— Ой, простите меня.
— Да ничего.
— Покажите-ка.
— Да нет, серьезно, ничего страшного.
В салоне один за другим начинают звонить мобильники. Пассажиры улыбаются и принимают умиротворенный вид, как это обычно бывает после посадки. Многие открывают верхние полки и вынимают пакеты с подарками из Америки, более или менее бесполезными вещами; потом выстраиваются в проходе, надеясь выйти побыстрее. После стольких часов неподвижности, когда, сидя в своих креслах, ничего не остается, как подводить итоги прожитых лет, можно снова вернуться к суетливой жизни, когда некогда думать, когда принимаются неправильные решения, — вернуться к последнему рывку перед финишем.