Витька почувствовал, что говорят с ним, как с равным. Ему было это приятно. Он смотрел и удивлялся, как плохо играл Нэпман. Нож у него падал плашмя, не врезаясь в землю. Антон легко выиграл. Коль так, то и Витьке не стыдно сразиться. Он многих обставлял в детдоме.
— Сыграем? — спросил Нэпман.
Предстояло вонзить нож в землю из семи положений. Когда Витька бил с четвёртого, Нэпман ещё не мог осилить второго.
— Пропал мой хлеб, — вздохнул Нэпман.
— Почему? — не понял Витька.
— Так мы ж на хлеб играем. В первый раз, что ли?
Витька не мог признаться, что на хлеб — в первый раз. Преимущество было явно на его стороне, но веру в выигрыш он почему-то потерял. И действительно, хотя с большим трудом, но победил Нэпман. Отказаться от следующей партии не хватило духу. Теперь игра шла на ужин. Витька видел, что не уступает Нэпману, и решил выиграть во что бы то ни стало. Первым, как победитель в предыдущей партии, бил Нэпман. С лёгкостью жонглёра он шесть раз вогнал нож в землю, а седьмой раз — в дерево, с большого расстояния.
Витька опешил.
— Я научу тебя владеть ножом, — покровительственно сказал Нэпман, вытирая травою лезвие.
С чувством неизмеримого превосходства над всем окружающим миром Нэпман направился к монастырю. Антон последовал за ним. Витька смотрел им вслед и понимал, как он ничтожен.
Обедали в бывшей молельне, где разместились и столовая с посудными полками, и учебные классы с книжными шкафами. Длинные столы в две доски и скамейки ребята сделали сами. И за всеми столами сидели детдомовцы и ели хлеб с супом. Многие, чтобы не портить вкуса хлеба, съедали его отдельно, а потом принимались за свои миски.
Хлеб всегда выдавали несвежим. С него обильно сыпались крошки. На этот раз, впервые, он словно дышит. Хорошо выпеченный, мягкий, ноздреватый, как живой. Витька взял лежащую перед ним горбушку и не увидел, а почувствовал грозные взгляды Нэпмана и Антона. Он крепче сжал её в руке, но это было машинальное движение. Горбушка больше не принадлежит ему. Он положил её на стол, а она, точно губка, расправилась, приняла прежнюю форму.
Хлеб! Ароматный, тёплый, вкусный. Сколько раз, глотая слюну, думал о нём Витька. Сколько раз видел во сне большие куски, целые краюхи, буханки, штабеля караваев. Круглые, поджаристые, пахучие, с бугристой полопавшейся корочкой сбоку, где оплыло и зарумянилось, запеклось тесто. Он явственно ощущал этот ни с чем не сравнимый запах свежего черного хлеба и никак не мог взять хоть один кусок в онемевшие, безжизненные руки. Он тяжело стонал во сне и плакал от обиды, и просыпался, и злился, что прервал такой чудесный сон. Он тянул носом, стараясь уловить этот живой запах, который только что так явственно ощущал, и вдыхал пыль товарного вагона или гнилой воздух мусорной свалки, где случайно заснул.
Но то были сны, видения, а теперь перед ним хлеб, его собственный, его доля, его пайка, положенная ему по праву.
За всеми столами ели. Молча, сосредоточенно, как пожилые крестьяне. Даже самые маленькие не торопились, смаковали каждый кусочек, следя, чтобы не уронить крошку. Ели все. И только он один хлебал суп, не отрывая глаз от своей горбушки.
Если схватить её и быстро-быстро, большими кусками запихать в рот, отнять не успеют. Да можно и не спешить. Нэпман отнимать не станет. Даже внимания не обратит. А вечером будут бить. Накинут на голову одеяло и будут бить. Кричать нельзя. Если закричишь, тяжёлые и частые удары в рот заставят замолчать. Хочешь сохранить зубы, терпи молча. Без криков, без стонов. Бьют по справедливости, за дело — значит, нечего артачиться. Будешь вести себя честно, и они выдержат все законы «тёмной». Никто не ударит ногой или в запретные места. Когда упадешь и они увидят, что не притворяешься, оставят в покое.
— Витя, почему не ешь хлеб?
Перед ним стояла Елена Евгеньевна.
— Сладкое на закуску, — не растерялся Витька.
Она потрепала его по волосам, улыбнулась, прошла дальше.
Разделавшись с супом, он взял горбушку, чтобы сунуть её за пазуху и после обеда, незаметно для других, отдать Нэпману. Когда он поднес её к вороту рубахи, аромат хлеба, должно быть, вскружил ему голову. Со злостью оторвал он зубами большой кусок и начал жадно есть.
Пусть бьют. Не в первый раз.
У него не хватило воли взглянуть на Нэпмана, не хватило выдержки не торопиться. За обеими щеками у него был хлеб, и он глотал непережеванные куски, низко нагнувшись над столом.
Весь остаток дня Нэпман даже не взглянул в его сторону, и это было очень плохо, но всё равно свой ужин Витька тоже съел сам. Семь бед — один ответ.