Она написала потом то, о чем он догадывался и чего так боялся. Нет, она не сказала ему прямо, что у нее появился новый парень. Марина умела писать, она изложила все более тонко и деликатно, старясь не обидеть Егора. Она писала, как проходят ее годы, как стремительно меняется мир вокруг (на дворе были 90-ые), что нужно жить сегодня и сейчас, а не строить иллюзий и планов на будущее, что жизнь так коротка, и как живут ее подруги, найдя себе крутых парней, и еще, еще — что парень всегда должен быть рядом, она много чего написала. И Егор все понял, он не стал ей отвечать, не наложил на себя в карауле руки, он пережил. Ушел в себя, стал более замкнутым, несговорчивым, но пережил, рубец на сердце остался, но он справился. Она написала еще пару писем, но не получив ответа, писать перестала. И все сошло на нет. И любовь! — любовь, казалось, такая бесконечная и бескрайняя, заменяющая Смолину целый мир, — в один миг схлопнулась в занозу, размером с булавочную головку, и впилась в сердце, причиняя теперь лишь только постоянную боль. А летом она вышла замуж за парня из «рощинской группировки», и осенью родила ему сына. Егор в свой летний отпуск домой не поехал, провел его у своего друга в Подмосковье. Бедные родители, бедная мама, сейчас, вспоминая все это, становится так стыдно за свое поведение, но по-другому тогда он просто не мог. Дома все напоминало о ней — и птицы, и ветер, и даже солнце. Она не прожила с мужем долго, через год его убили, — ну, 90-ые были, крутые времена, крутые нравы. Ты либо пан, либо пропал. Кто-то стремительно богател и взлетал вверх, а кто-то уходил в мир иной, уступая место другим, более наглым и амбициозным. Смолин, закончив училище, домой так и не вернулся, распределился в город Псков. Родителей, конечно, навещал, но Марину избегал и больше ее с тех пор не видел. А через два года после училища попал в Чечню, можно сказать, сам напросился.
II Глава
Вспоминая все это, Егор посмотрел на часы, по его расчетам у него было три минуты, осталась уже одна. Его разведгруппа попала в засаду, двоих ребят скосило сразу, а ему пулями перебило обе ноги. Разведчиков спасли вертушки, что пролетали неподалеку от места боя. Смолин выпустил сигнальную ракету и тем самым привлек их внимание. Вертушки дали залп в чащу леса, внеся сумятицу в ряды чеченцев, а разведчики, воспользовавшись их замешательством, попытались оторваться, но с раненым командиром, старшим лейтенантом Смолиным, это было невозможно. И Егор принял решение, трудное, но единственно верное. Нужно было остаться и прикрывать ребят, тогда у тех появится хоть какой-то шанс, а так погибнут все… Разговор с сержантом Даниловым не дал никакого результата, и Смолин перешел на крайние меры. Он взял того за грудки и почти прокричал в лицо:
— Товарищ сержант, слушай мой приказ! Я тебе приказываю вывести личный состав в конечный пункт нашего маршрута и без потерь! Слышишь меня? Без потерь! Головой мне за каждого отвечаешь. Понял меня?!
— Но, командир, русские на войне своих не бросают, — плакал сержант. Смолин тоже прослезился — то ли от нервов, то ли от досады, что бесценные секунды таяли, словно снежинки на теплой ладони.
— Да пойми ты, Паша, ну не будь дураком, ты же боевой сержант, а не мажор книжный, не уйти нам, п…ц всем будет, сделай это ради меня, так память сохранишь, это не мало, поверь, и ребят выведешь.
— Да, командир, — вытирая слезы, заверил сержант.
— Все, уходите, я их задержу, у тебя есть 10, максимум 15 минут, если захотят взять меня живым, — и смотри у меня, не убережешь ребят, я тебя с того света достану. Понял меня?
— Да понял, понял, — и они обнялись. И каждый потом обнял командира — и все, они ушли, вернее, убежали, взяв нужный темп.
А Смолин остался…
«Фу,» — выдохнул офицер, словно огромный груз свалился с его плеч; он почувствовал такое облегчение, будто сделал главное, самое важное дело всей своей жизни. Он включил секундомер на часах и занял позицию. Ноги болели, но жгуты были наложены, и обезболивающий вколот, больше ничем себе помочь офицер не мог. Боль можно было терпеть, минута осталась, минута! Почему в эти последние три минуты жизни вспомнил он ее, Марину? Марину, предательницу, а не друзей или родителей? Ну, с родителями все понятно, мозг просто блокировал все мысли о них, зная, какое горе придет скоро в их дом, и к этому страшно было даже хоть как-то прикоснуться. А почему не друзей? Да черт его знает, не было ответа, зато с Мариной было все предельно ясно. Все то светлое, что было в его жизни, связано было с ней, ну, и разочарование, и горечь, конечно, тоже. Но горечь прошла, время лечит, а вот то светлое так и осталось в сердце, и с этим и хотелось покинуть этот мир.