Джульетта перебила его:
– Почему же ты ничего не объясняешь? Чтобы мы хоть что-то поняли?
Хеерт махнул рукой.
– Раньше я так и делал. Но это в прошлом, Джульетта. Я вырос в другие времена. Я тоже был танцором, да. Но тогда мы хотели изменить мир к лучшему, а не только условия своего контракта. А сейчас? Сейчас тебя просто поднимут на смех, если ты попытаешься соединить искусство и политику. Для большинства я всего лишь представитель неудачников шестидесятников.
– Ну хотя бы мне расскажи. Мне правда хочется знать, почему Бекманн создал этот балет.
Он с сомнением посмотрел на нее.
– Тебе известно что-нибудь о возвращении Перона?
– Нет. К сожалению.
Он отпил пива, ненадолго задумавшись. Потом покачал головой, словно споря с самим собой, но все же заговорил:
– Перон пришел к власти в тысяча девятьсот сорок третьем году в результате переворота и прибег к помощи профсоюзов, чтобы завоевать поддержку народа. Предстал эдаким социальным благотворителем: строил дома отдыха для рабочих, дарил семьям трудящихся швейные машинки и так далее. Одновременно формировал полицейское министерство, создавал тайную службу и давил на корню оппозицию. На самом деле он сам заложил предпосылки для последующего террора. В пятьдесят пятом году его отстранили от власти и отправили в ссылку в Испанию. В Аргентине одно военное правительство сменяло другое, но никто не мог разрешить внутренних противоречий.
– Каких противоречий?
– Все тех же. Между богатыми и бедными. Не было действующей демократии, а значит, никакого сколько-нибудь справедливого распределения. Аргентина оставалась колонией. Да так это и есть до сих пор. Другие страны следят, чтобы тут ничего не изменилось.
– Какие страны?
– США, Франция, Англия, Германия – все индустриальные страны. И путь всегда один и тот же: покупают элиту, приобретая взамен право неограниченно эксплуатировать коренное население. И если население готово бороться с режимом, элита немедленно получает оружие, чтобы удержать его в узде.
– Как-то слишком просто, – сказала Джульетта. Хеерт раздраженно мотнул головой, но взял себя в руки.
– Джульетта, несправедливость, царящая на Земле, настолько вопиюща, что даже не очень прогрессивно настроенная Католическая церковь стала протестовать против нее – правда, без заметного успеха. А в семидесятые всякая разумная дискуссия полностью исключалась. В Латинской Америке шла война.
– Ты это уже говорил. Поясни.
– Всякое требование социальной справедливости немедленно выставлялось проявлением коммунизма. Кем? Индустриальными государствами. США, а вслед за ними и Европа, рассматривали любое движение за социальные права как попытку коммунистического переворота. При этом американцы, естественно, не хотели второго Вьетнама. Они изменили стратегию. Вместо того чтобы посылать войска, они послали военных советников и инсценировали государственный переворот. Это называлось Low Intensity Warfare 178. Целенаправленный террор против всего, что хотя бы отдаленно отдавало левизной. Нельзя забывать и о тогдашней геополитической ситуации. Мозги были затуманены «холодной войной». В Германии дело обстояло почти так же. Когда ты родилась?
– В тысяча девятьсот семьдесят девятом.
– Да. Ты этого не застала. Семидесятые годы. Поляризованный мир. Было два лагеря. Восток и Запад. Все, что хоть чем-то напоминало коммунизм, объявлялось злом.
Он остановился, чтобы помассировать виски. Джульетта наблюдала за ним с удивлением. До сих пор она совершенно неправильно воспринимала его. Но прежде чем она успела додумать мысль до конца, он снова заговорил:
– В семьдесят третьем году выборы в Аргентине выиграл сторонник Перона, который и организовал его возвращение. Народ чтил Перона едва ли не как святого. Все идентифицировали себя с ним – левые, правые и, конечно, военные. Еще прежде чем Перон ступил на аргентинскую землю, в аэропорту произошла перестрелка между представителями разных политических сил. Двести убитых. Самолет совершил вынужденную посадку в другом аэропорту. Но это так, для полноты картины. Перон, вернувшись, объявил себя правым. Левые чувствовали себя преданными и ответили террористическими ударами. Перон предоставил свободу пресловутой тайной службе, называемой «Три А». Слышала об этом?
– Нет.
– Антикоммунистический альянс Аргентины. Государственная команда убийц. И хотя «Три А» работали под эгидой государства, их методы мало чем отличались от методов террористов, с которыми они боролись. В городе по рукам ходили списки приговоренных к смерти. Кто составлял их – неизвестно. Типографии только печатали. Многим уважаемым людям – по большей части руководителям профсоюзов, журналистам, профессорам и юристам, узнавшим из этих листовок, что государство не будет препятствовать их уничто-жению, оставалось либо сломя голову удирать из страны, либо смириться с тем, что в один прекрасный день за ними придут, арестуют и убьют.
– И дело доходило до тех самых ужасных убийств, когда исчезали невиновные?
– Нет. Это началось позже. Пока мы говорим еще о «нормальном» времени, если понятие «норма» вообще применимо к данному случаю. Между государственными и оппозиционными террористами велась необъявленная война. В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году Перон умер. Власть перешла к его третьей жене, Изабелите, очень слабой в политическом отношении. К тому же на нее возлагали непомерные надежды. Она довела страну до внутриполитического и экономического кризиса. Инфляция достигла семисот процентов в год. К тому же власть в соседних Чили и Парагвае тем временем перешла к военным. И теперь это был только вопрос времени, когда именно то же самое произойдет в Аргентине. Двадцать четвертого марта семьдесят шестого года Изабелиту отстранили от власти и заключили под стражу. Началась так называемая «грязная война».
Он замолчал, глубоко вздохнул и отпил немного пива. В буфете было жарко. Они уже остались одни. Видимо, кто-то забыл закрыть большую стальную дверь за кулисами, потому что издалека до них вдруг донеслась пара тактов «Золушки». Всего несколько секунд, но рассказ Хеерта показался Джульетте еще таинственнее и ужаснее.
– Жертвами последующего беспримерного, прекрасно организованного торжества насилия, продлившегося более трех лет, стали от двадцати пяти до тридцати тысяч человек: их арестовывали, пытали, убивали, а тела сбрасывали в ямы или выкидывали в море из самолетов. Таких же людей, как мы с тобой. Исчезали даже подростки и дети.
Хеерт замолчал. Джульетта неподвижным взглядом смотрела в пол.
– Еще соку? – спросил он.
Она кивнула. Он ненадолго исчез, а вернувшись, положил на стол пакетик арахиса.
– Ты, конечно, удивлен, что я совсем ничего не знаю обо всех этих ужасных вещах, верно?
– Нет. Совершенно не удивлен. Спроси кого угодно из немцев, что связано в его восприятии с Аргентиной в семьдесят восьмом году, девять из десяти ответят: там проходил чемпионат мира по футболу. А то, что в это самое время тысячи ни в чем не повинных людей сидели в разбросанных по всему Буэнос-Айресу концлагерях и подвергались пыткам, никого уже не интересует. Как и тогда не интересовало, хотя все об этом знали. Ну, хоть у Франции хватило порядочности бойкотировать чемпионат мира. Другим странам, по-видимому, было совершенно безразлично, что придется играть в футбол в непосредственной близости от концлагерей. Рабское послушание по отношению к США, поддержка их внешней политики. Когда советские войска вторглись в Афганистан, Олимпийские игры в Москве они бойкотировали. И почти в это же время страна с патологически жестокой диктатурой запросто становится организатором международных дружеских матчей и даже мирового чемпионата. Нет, Джульетта, меня абсолютно не удивляет, что ты ничего об этом не слышала. – Он пристально посмотрел на нее и добавил: – Что меня удивляет, так это то, как ты танцуешь.