Большую часть помещения занимала выложенная плиткой печь и концертный рояль. На рояле стояла горящая свечка – единственный источник света. Рядом кожаный диванчик, перед ним – журнальный столик. Позади стену украшала огромная фотография Нью-Йорка. В печке что-то трещало. Лутца не было видно.
Дамиан стоял, засунув руки в карманы, посреди комнаты и смотрел, как она нерешительно пристраивается на диване. Она вдруг почувствовала смущение. Дамиан выглядел не так, как раньше. Короткие волосы. Конский хвост исчез. Одежда тоже казалась необычной. Брюки и пиджак. Льняная белая рубашка. Коричневые полуботинки, сплетенные из полосок кожи. Их взгляды встретились. Он попытался улыбнуться, но она чувствовала, что он смущен не меньше ее.
Она встала, подошла к нему, коснулась лица. Он закрыл глаза, подставляя щеки ее пальцам. Ее единокровный брат. И возлюбленный. Слова с неистовой быстротой закружились у нее в голове. Она не могла иначе.
– Дамиан, – произнесла она. – Кто был в той машине?
Джульетта говорила с трудом, словно вопрос задал кто-то другой.
Он открыл глаза и улыбнулся. Но прежде чем успел что-то сказать, она страстно прижалась губами к его губам. Он ответил на ее поцелуй и крепко прижал к себе.
– Не знаю, – сказал он, когда ее щека уже спокойно лежала у него на плече. – Он был мертв уже четыре дня и последние две ночи пролежал завернутый в пропитанные бензином тряпки в гараже. Его семья получила три тысячи долларов. На это можно жить какое-то время.
Она хотела распрямиться. Но он не отпускал ее, прижимая к себе.
– Медицинский факультет платит за трупы гораздо меньше, – продолжал он. – Без этого я бы не выбрался из Аргентины живым. Даже сейчас я все еще рискую. Но если вести себя осторожно, подозрения постепенно угаснут, меня просто забудут.
Джульетта молчала. Его запах. Тепло его тела. Голос. Она почувствовала непреодолимое желание. Но это же невозможно.
– У тебя есть вода? – неожиданно спросила она.
– Конечно. Прости, ты же страшно устала. Сейчас принесу.
Но прежде чем он успел повернуться, чтобы сходить на кухню, она снова обняла его. Несколько минут они стояли, обнявшись, совершенно неподвижно. У нее было бесконечно много вопросов. Но ответ один: он жив. Только это имело значение. У них есть время. Остальное приложится. Она ощутила его ладони у себя на спине, прижимаясь щекой к его плечу. Потом закрыла глаза, вслушиваясь в его дыхание, в удары его сердца. Он погладил ее по волосам, провел пальцами по щеке и прижал к себе. Музыка кончилась. Проигрыватель с коротким щелчком выплюнул диск. Воцарилась тишина.
35
Через некоторое время он разжал руки, пошел на кухню и вернулся с бутылкой воды и стаканом в руках. Джульетта села на диван. Пока он наполнял стакан, она выпалила:
– Дамиан, я все знаю.
Он бросил на нее быстрый взгляд, но промолчал.
– Я была у Канненберга, – сказала она.
Он опустился на диван рядом с ней и протянул стакан. Потом погладил ее по голове и прошептал:
– Ты замечательно танцуешь, Джулиана Эчевери. Я люблю тебя.
Она улыбнулась, поднеся стакан к губам. Пока она пила, он начал говорить, сперва запинаясь, потом словно по необходимости и, наконец, быстро-быстро, стремясь выговориться и разделить с ней все, что с ним было. Он воскресил в ее памяти тот вечер, в среду, когда он пришел к ее родителям и впервые увидел ее отца. Сколько раз он представлял себе эту встречу, как он окажется перед ним – перед человеком с той фотографии, человеком, который выдал его мать. Он искал его несколько лет. Но у мерзавца оказался ангел-хранитель по имени Джульетта.
– После того ужина я словно сошел с ума. Это чудовище – твой отец! Мы с тобой брат и сестра! Мир встал с ног на голову.
Почему, какой в этом смысл? Ничего уже не будет как прежде. Во мне проснулась ненависть ко всему, чем я занимался в последние восемь лет, продвигаясь от одной лжи к другой. Потому что боялся. Только из-за собственной трусости. Все вдруг показалось смешным. И мой алфавит. И весь этот мир танго, не имевший ко мне никакого отношения, натянутый мною на себя, словно третья маска поверх второй. Но хуже всего, конечно… что мы… ну… ты и я… что это теперь невозможно. Именно это оказалось хуже всего. Это пробудило во мне жажду мщения. Ведь не моя же в том вина. Но я чувствовал себя виноватым. Сам себя не понимал. Хотел сказать тебе, но не мог. Он должен был это сделать. Хотя бы это. Но я не знал, как его заставить. Я заказал билет на ближайший самолет после представления. Сказал Нифес, что после представления – все. Она совсем потеряла голову. Поэтому в воскресенье мне пришлось подменить музыку. Я хотел разорвать все связи с этим миром. Окончательно освободиться. От танго. От Нифес. И это мне удалось. Но никакого нового рождения не произошло. Кем я был теперь? Я больше не был el loco, но по-прежнему оставался творением убийцы собственной матери, Дамианом Альсиной. Я хотел все тебе рассказать, но не мог. Мне было стыдно. И еще я не хотел, чтобы мы перестали любить друг друга. Я говорил себе: «Небеса подарили тебе сестру, удивительную девушку, радуйся! Забудь об ее отце. Прекрати попытки перехитрить собственную судьбу. Прости его и живи дальше собственной жизнью». Но я не мог. Казалось, на всем лежит проклятие. Когда во вторник ты уехала, я целый день бродил по городу. Уехать просто так? Я поехал к тебе и попытался написать письмо. А потом появился твой отец. Вдруг вошел в комнату. Я не слышал, как он вошел… Стоял, словно злой дух из сказки. И тут же начал меня оскорблять. Отвяжись, мол, от нее и все такое. И я сорвался…
Он глотнул воды. Положив голову к нему на колени, Джульетта свернулась калачиком. Он гладил ее по голове, продолжая говорить:
– Я оставил его привязанным к стулу, потому что не знал, что делать с ним дальше. Ты найдешь его, и он все тебе объяснит. Так я думал. Сам я этого не мог тебе сказать. В первые дни в Буэнос-Айресе я ходил как пришибленный. Не знал, что с собой делать. А потом начался этот ужас…
– Аркизо, – сказала она. Он кивнул.
– Я жил у Нифес. Они пришли в субботу. Втроем. Два часа ждали меня в квартире. Консьерж предупредил меня, и я, естественно, туда не пошел. Ждал в кафе напротив. Вечером Аркизо и второй мужчина уехали. Третий остался наверху. Стало очевидно, что Альсина нервничает. Я позвонил ему и спросил, зачем он натравил на меня своих ищеек. Он сказал, что хочет меня видеть. Я ответил, что его приглашение не кажется мне дружеским. Может, ему позвонили из Берлина? Я слишком хорошо его знаю. Его нервы были на пределе. Я боялся, что твой отец так ничего тебе и не расскажет. Но я как-то не подумал, что он может позвонить моему приемному отцу. Похоже, звонок этот сильно напугал Альсину, иначе вряд ли он среагировал бы столь молниеносно. Я как-то не подумал о политике. Он ведь в новом правительстве. Я был в Берлине, когда прошли выборы. И он оказался на самом верху. Меньше всего он хотел теперь обвинения в похищении ребенка. Наложил в штаны. Это ясно. И теперь не успокоится, пока не обезвредит меня окончательно и бесповоротно. Поэтому я отправился к Аиде и попросил помощи…
– К той женщине, которая тебя разыскала?
– Да. У нее есть кое-какие контакты, и она знает методы этих уродов. Она объяснила, что мне придется «умереть». Несчастный случай – ее идея. Другого пути нет. Я должен исчезнуть, чтобы жить дальше. Попросить политического убежища в Испании. Там есть один смелый судья, занимающийся похожими случаями. Но сначала предстояло выбраться из Аргентины живым. Счет шел на часы. Она раздобыла труп, организовала наблюдение за моими преследователями. И тогда я услышал, что Аркизо следит за молодой девушкой, которая прилетела в аэропорт…
Джульетта приподнялась.
– Так ты с самого начала знал, что это я?
Он кивнул.
– Но не мог ничего сделать. Слишком опасно. Они все время были рядом. Трое мужчин. Аиде заставила меня поклясться, что я не предприму сейчас никаких рискованных действий. Сперва нужно довести дело до конца. Потом будет достаточно времени. Все и так чуть было не пошло прахом. В «Сандерленде»…