в Ольвансе - чего нам, саарандцам, далеко ходить.
- За Нарланд я не отвечаю. А Ольванс и Калгрейн - это другое дело. Ты, знаешь, Сеннин, я ведь, к сожалению, очень хорошо понимаю тебя сейчас. Видел и знаю, как легко и просто разбудить в человеке животное. Как, словно плащ, сбрасывают с себя некоторые лохмотья цивилизованности, и как люди превращаются сначало в толпу, а потом - в стадо дикарей. И, почувствовав безнаказанность, слабость власти, грабят и убивают слабых, насилуют, мародерствуют. Но в самых потаенных глубинах человеческого сознания есть все же что-то, заставляющее нас подниматься с самого дна пропасти и постепенно восстанавливать нормальное государство и общество. Так было везде и всегда. Революция, гражданская война, нищета, разруха и голод. Останавливается производство
и зарастают сорняками, и даже лесом, пашни. На превращенной
в бесплодную пустыню территории когда-то цветущей страны
с трудом выживают и сводят концы с концами одичавшие люди. Человеческая жизнь и честь не стоят ничего, и толпы беспризорников пополняют и без того многочисленную армию преступников всех мастей. И, кажется, что и столетий не хватит, чтобы восстановить хоть видимость нормальной жизни. Но проходят всего несколько лет - и разрушенное государство буквально восстает из пепла. Под другим названием и другим флагом, с другими лидерами, но восстает. И вместо двуногих зверей его снова населяют нормальные люди со всеми их достоинствами и недостатками. И вот это “что-то” в нашей душе и заставляет меня до сих пор верить в людей и бороться со зверями в человеческом теле. Да, мы много ошибались, но хоть работаем, в отличие от вас, пытаемся все исправить. А вы собирались помешать нам. Ударить в спину.
И пощады не будет. Ответите все, до последнего человека. Не за меня, а за Сааранд.
Марий посмотрел на него и, не дождавшись ответа, продолжил уже другим, будничным и деловым тоном.
- Ладно, заговорились мы что-то, - спокойно сказал он. - Твоих родственников я снова не трону, хоть, может быть, и следовало бы. А ты… Умрешь, конечно. Но сначала…
Марий достал и положил перед ним лист чистого пергамента.
- Список заговорщиков сам составишь или мне за тобой записать?
Сеннин ничего не ответил.
- Значит, не обидно тебе одному за всех умирать? - устало вздохнув, сказал Марий. - И ничего, что эти люди, которых ты считал и называл друзьями, предали и подставили тебя? Бросили нам, как кость. Откупились. Я говорю правду. И ты, конечно же, веришь мне, потому что и сам прекрасно понимаешь это.
Марий встал и подошел совсем близко. Сеннин не выдержал его взгляда и опустил глаза.
- Тебя ведь пытали, пока я не пришел, да, Сеннин? - тихо спросил Марий. - Сказали, что не трогали еще, но я же вижу и чувствую это. И ты стоишь сейчас передо мной, пытаешься выглядеть героем, а сам жутко боишься вернуться в тот подвал. Потому что есть пределы для всего и любое терпение имеет границы.
- А ты можешь приказать не посылать меня туда? - ставшим вдруг хриплым, потерявшим уверенность и напор голосом, спросил Сеннин. - С какой стати? Зачем тебе это надо, Марий?
- Я могу все. И никогда не любил использовать пытки, хоть и понимаю, что без этого не обойтись иногда. Если для того, чтобы спасти несколько детей мне понадобится сломать пару ребер какому-нибудь подонку, и не будет времени на долгие разговоры - я их сломаю, можешь не сомневаться. Но у данного метода имеются недостатки. Кто может помешать тебе, чтобы, хоть на несколько минут, прекратить эту боль, оговорить невинного человека? А потом - еще одного или двух? И уже не остановимся, ни я, ни ты - стоит только начать. Но ты же не хотел убивать детей, да Сеннин? Ты не замарал свои руки бессмысленными и отвратительными убийствами случайных людей - и я благодарен тебе и, поверь мне, очень ценю это. Ты решил уничтожить именно меня, знал, как это нелегко, и все же рискнул. Проиграл. В том числе и потому что сообщники обманули тебя. Совершенно никудышными оказались. В них ничего нет, они - пустышки. А ты - действительно, сильный и мужественный человек. Враг нашей страны и мерзавец, конечно. Но из тех, кого все же можно и следует уважать. И даже сейчас ты не назвал пока ни одного имени. Но они тебя уже предали. И забудут через неделю, ни разу не вспомнят. Почему ты, все-таки, решил молчать? Жалеешь этих подонков? Думаешь, что они оценят твою жертву? Надеешься, что они попытаются довести ваше дело до конца?