Есть еще одна важная черта утопического сознания. Поскольку «кружево мечты» утопии сплетается из «нитей действительности», постольку связанное с ней моделирование будущего есть своеобразный эпифеномен реформаторства. Утопия - мать всех реформ, считал Свентоховс- кий. Может, это и несколько завышенная оценка роли утопического моделирования, но бесспорно, что, будоража мысль, погружая человека в состояние неудовлетворенности и поиска лучших форм социальной организации, она побуждает (а когда и вынуждает!) к отысканию способов преобразования, реконструкции действительности. Существо Утопии связано с той человеческой особенностью, что сознание постоянно склонно, «чувствует себя вынужденным» (Фойгот) строить планы. Это свойство в равной степени связано как с жаждой совершенства жизненных форм с потребностью преобразования мира в этом направлении, так и с желанием, свойственным человеческой природе, «заглянуть в будущее» и тем самым навести мосты между ним и настоящим, приблизить будущее к собственному, земному бытию, хотя бы в фантастических грезах. Поэтому даже в случае, когда утопический проект очень далек от действительности, Утопия выступает как поиск путей решения существующих социальных задач.
Вот почему во всех реформаторских движениях неизбежно присутствует утопический элемент. И не только потому, что любой проект как идеальная модель содержит элемент желаемого, осуществление которого может и не обеспечивать предлагаемая реформа, но и потому, что моделирование социальной реальности с необходимостью сопряжено с идеализацией, отрывом от действительности, иными словами, с погружением, в той или в иной степени, сознательно или бессознательно для его субъекта, в утопию. Между «практическим» и «теоретическим» разумом есть «зазор». В этом объективно заложенном, «всегдашнем», постоянном несоответствии сознательно планируемых изменений результатам реформаторской деятельности есть «своя правда»: силу инерции чаще всего и быстрее преодолевает не разум, а желание получить скорейший результат, стремление человека выдавать желаемое за действительное. Чаще всего именно утопический элемент реформ и мобилизует массы, «обвораживая» их иллюзией близости и достижимости планируемого. Приведем в этой связи следующее высказывание Фойгота: «Во всех реформаторских движениях имеется утопический элемент: кажется, что без этого элемента они не могли бы иметь успеха. Если где-нибудь соединяется большое количество людей для совместного политического действия, то сейчас же является необходимость развить пред ними знамя, которое бы указывало им какую-нибудь утопию, скрытую за их ближайшими задачами. Везде, где не играют роли исключительно практические, эгоистические мотивы, силу инерции преодолевает не то, что возможно, но то, чего невозможно достичь. Такова особенность человеческой натуры». [108] Кажется, что сказано сегодня, а не почти сто лет назад, и именно о нас, нашей российской перестроечной ситуации.
Ну, конечно, утописты - это не реформаторы, ибо интенцией утопического сознания, как мы отмечали, является стремление к коренному переделыванию мира. Поэтому утопист не приемлет никаких форм социального компромисса, и в рядах реформаторов он всегда чувствует себя чуждым элементом («белой вороной»). Он - максималист, и это приближает его скорее к революционеру, нежели к реформатору. (Это становится нередко причиной некоторых политических коллизий и «недоразумений», особенно в ситуациях выбора требований, программ, лидеров.) Но реформаторы очень часто выступают утопистами. И это тоже создает свои коллизии.
Для понимания сути утопического моделирования важно иметь в виду и ту его особенность, что оно постулирует факт не только расхождения «должного» и «действительного», но - и это, наверное, еще более важно - возможность исчезновения этого расхождения в будущем путем «приравнивания» идеала (ценности) факту эмпирической истории (достигаемому государственному устройству). Флоровский, обращая внимание на этот момент утопизма, с одной стороны, обвинял его в недозволенном «этическом эмпиризме», результатом которого становилось, по его мнению, выпадение категории «ценности» как самозначимого начала: «идеальная действительность» (или «действительность идеала») приравнивается и соподчиняется «естественной» действительности в пределах одного и того же плоского плана эмпирического бытия». [109] А это имеет существенную «издержку»: из утопических грез об «идеальном строе», в котором человек мечтает жить, вырастает вера его в самодовлеющий характер социальных форм, социальных институтов, в то, что можно назвать «институционализмом». Все внимание сосредоточивается на организационных формах в отвлечении от того, какие в этих формах будут жить люди и чем будет вдохновляться их деятельность. В этой подспудной вере человека в самоценность и преобразующую силу организационных форм жизни, с которой Флоровский связывал «верхний пласт» утопического сознания, он усматривал соблазн утопизма.