Нутряной, древний звериный страх захлестнул Мишу. Он выронил фонарик и, вцепившись в руку брата, дрожал, как осиновый лист. Он едва сдерживался, чтобы не поддаться панике и не рвануть прочь. Куда? Какая разница! Лишь бы подальше от этих кошмарных звуков.
Илье тоже было несладко: лицо стало мертвенно-бледным, на нём блестели крупные капли пота. Держа в руке остро наточенную лопату на манер копья, он озирался по сторонам, но никого не видел.
Те, кто пугал братьев жуткими звуками, показываться не спешили.
Вдруг всё в один миг затихло. Воцарилась тишина, от которой звенело в ушах. Братья ошалело озирались, трясли головами, но теперь вокруг были только обычные лесные звуки, вроде шелеста листвы на ветру.
— Кажись, всё… — сказал Миша. Голос его срывался и был непривычно хриплым. — Гляди, а ни птицы, ни звери не испугались, везде тихо. Это был концерт только для нас?
В ответ Илья заматерился так заковыристо, что брат, несмотря на взвинченные нервы, даже восхитился: надо же, как лихо загнул!..
Косточка-счастливка в Мишиной ладони стала горячей, будто её разогрели в микроволновке, и дёргалась так, будто хотела уползти. Клад совсем близко!..
Миша представил, как заблестят в свете фонаря золотые монеты, как заиграют блики на гранях бриллиантов… И алчность несколько потеснила страх. Парень задышал свободнее, сердцебиение немного успокоилось.
— Идём дальше? — спросил Илья. — Фонарик только подбери.
Обронённый Мишей фонарик не выключился, и найти его было легко. Он лежал в траве на обочине тропы, и его луч выхватывал из темноты землю и стебли, по которым сновали растревоженные светом букашки.
Миша присел, протянул руку, взял фонарик и уже начал подниматься. Но тут из густой травы высунулось что-то и схватило Мишу за руку! Подобная обезьяньей, заросшая ржаво-рыжей шерстью лапа оканчивалась длинными и плоскими чёрными когтями, весьма похожими на давно не стриженные человеческие ногти. Владельца лапы скрывала высокая трава, но парень увидел горбатый силуэт и горящие злобой три жёлтых глаза.
Лапа дёрнула Мишу, и он едва устоял на ногах. Фонарик выпал, укатился куда-то и погас. От ужаса Миша завопил так, что с деревьев с заполошными криками сорвались лесные птицы.
Подбежал Илья и со всей силы рубанул лопатой по мохнатой лапе. Она отпустила Мишу, исчезла в траве, а из зарослей раздались гневные вопли. Илья наугад ткнул лопатой туда, откуда доносился звук. Попал или нет, он не понял, но из травы обиженно взвизгнули, а потом горбатый силуэт рванулся прочь и исчез где-то в лесной чаще.
— С-с-с-спасибо! — Мишу била дрожь, зубы стучали.
— Идём быстрее, пока оно отстало!
Увы, Мишин фонарик при повторном падении ударился о камень, разбился и теперь был ни на что не годен. Парень с руганью зашвырнул его в рюкзак.
Теперь братья шли рядом. Единственным фонариком Илья освещал дорогу. Миша в одной руке зажимал горячую косточку-счастливку, а в другой — корень плакун-травы, что дала им ведьма Марина.
Так парни прошли довольно много, и никто их не беспокоил. Но вдруг справа затрещал подлесок, и из нависающих над тропой кустов одним прыжком выскочило странное существо. Оно было размером с хорошего телёнка, но напоминало кошмарную смесь паука и лягушки: круглое тело, шесть ног, восемь глаз и огромная, делящая голову пополам, пасть. Разинув эту пасть, чудище зашлось безумным хохотом гиены.
Илья уже занёс лопату, но Миша опередил: он шагнул вперёд и показал монстру корешок. Эффект был невероятный!
Чудище испуганно всхрапнуло, отшатнулось назад и затряслось всем телом, издавая странные, очень похожие на детский плач, звуки. Миша, сам удивляясь своей храбрости, сделал выпад в сторону монстра, будто собирался ткнуть его корнем-мечом. Взвизгнув, чудище исчезло, растворившись в воздухе.
— Как ты его! Молорик! — Илья одобрительно толкнул брата кулаком в плечо. — Вот почему плакун-трава — от неё нечисть плачет!
Больше к братьям не подходили так близко. Парни чувствовали на себе злые взгляды, иногда видели уродливые силуэты, зубастые морды, слышали потусторонние звуки. Но всё это издалека — пугать вплотную сторожа клада больше не хотели.
Косточка в ладони Миши стала нестерпимо горячей и рывками дёргалась вправо, словно говоря: туда!