— И кто же рассказал вашему величеству эту сказку? — всё так же сдержанно произнёс де Тревиль.
— Кто рассказал, сударь? Кто же, как не тот, кто бодрствует, когда я сплю, кто трудится, когда я забавляюсь, кто правит всеми делами внутри страны и за её пределами — во Франции и в Европе?
— Его величество, по всей вероятности, подразумевает господа бога, — произнёс де Тревиль, — ибо в моих глазах только бог может стоять так высоко над вашим величеством.
— Нет, сударь, я имею в виду опору королевства, моего единственного слугу, единственного друга — господина кардинала.
— Господин кардинал — это ещё не его святейшество.
— Что вы хотите сказать, сударь?
— Что непогрешим лишь один папа и что эта непогрешимость не распространяется на кардиналов.
— Вы хотите сказать, что он обманывает, что он предаёт меня? Следовательно, вы обвиняете его? Ну, скажите прямо, признайтесь, что вы обвиняете его!
— Нет, ваше величество. Но я говорю, что сам он обманут. Я говорю, что ему сообщили ложные сведения. Я говорю, что он поспешил обвинить мушкетёров вашего величества, к которым он несправедлив, и что черпал он сведения из дурных источников.
— Обвинение исходит от господина де Ла Тремуля, от самого герцога.
— Я мог бы ответить, ваше величество, что герцог слишком близко принимает к сердцу это дело, чтобы можно было положиться на его беспристрастие. Но я далёк от этого, ваше величество. Я знаю герцога как благородного и честного человека и готов положиться на его слова, но только при одном условии…
— При каком условии?
— Я хотел бы, чтобы ваше величество призвали его к себе и допросили, но допросили бы сами, с глазу на глаз, без свидетелей, и чтобы я был принят вашим величеством сразу же после ухода герцога.
— Вот как! — произнёс король. — И вы полностью положитесь на то, что скажет господин де Ла Тремуль?
— Да, ваше величество.
— И вы подчинитесь его суждению?
— Да.
— И согласитесь на любое удовлетворение, которого он потребует?
— Да, ваше величество.
— Ла Шене! — крикнул король. — Ла Шене!
Доверенный камердинер Людовика XIII, всегда дежуривший у дверей, вошёл в комнату.
— Ла Шене, — сказал король, — пусть сию же минуту отправятся за господином де Ла Тремулем. Мне нужно сегодня же вечером поговорить с ним.
— Ваше величество даёт мне слово, что между де Ла Тремулем и мной не примет никого? — спросил де Тревиль.
— Никого, — ответил король.
— В таком случае, до завтра, ваше величество.
— До завтра, сударь.
— В котором часу ваше величество прикажет?
— В каком вам угодно.
— Но я опасаюсь явиться слишком рано и разбудить ваше величество.
— Разбудить меня? Да разве я сплю? Я больше не сплю, сударь. Дремлю изредка — вот и всё. Приходите так рано, как захотите, хоть в семь часов. Но берегитесь, если ваши мушкетёры виновны!
— Если мои мушкетёры виновны, то виновники будут преданы в руки вашего величества, и вы изволите поступить с ними так, как найдёте нужным. Есть ли у вашего величества ещё какие-либо пожелания? Я слушаю. Я готов повиноваться.
— Нет, сударь, нет. Меня не напрасно зовут Людовиком Справедливым. До завтра, сударь, до завтра.
— Бог да хранит ваше величество!
Как плохо ни спал король, г-н де Тревиль в эту ночь спал ещё хуже. Он с вечера послал сказать всем трём мушкетёрам и их товарищу, чтобы они были у него ровно в половине седьмого утра. Он взял их с собой во дворец, ничего не обещая им и ни за что не ручаясь, и не скрыл от них, что их судьба, как и его собственная, висит на волоске.
Войдя в малый подъезд, он велел им ждать. Если король всё ещё гневается на них, они могут незаметно удалиться. Если король согласится их принять, их позовут.
В личной приёмной короля де Тревиль увидел Ла Шене, который сообщил ему, что вчера вечером не удалось застать герцога де Ла Тремуля дома, что, когда он вернулся, было уже слишком поздно являться во дворец и что герцог сейчас только прибыл и в эту минуту находится у короля.
Последнее обстоятельство было очень по душе г-ну де Тревилю. Теперь он мог быть уверен, что никакое чуждое влияние не успеет сказаться между уходом де Ла Тремуля и его собственной аудиенцией у короля.
Действительно, не прошло и десяти минут, как двери распахнулись и де Тревиль увидел де Ла Тремуля, выходившего из кабинета. Герцог направился прямо к нему.
— Господин де Тревиль, — сказал он, — его величество вызвал меня, чтобы узнать все подробности о случае, происшедшем возле моего дома. Я сказал ему правду, то есть признал, что виновны были мои люди и что я готов принести вам извинения. Раз я встретился с вами, разрешите мне сделать это сейчас, и прошу вас считать меня всегда в числе ваших друзей.
— Господин герцог, — произнёс де Тревиль, — я так глубоко был уверен в вашей высокой честности, что не пожелал иметь другого заступника перед королём, кроме вас. Я вижу, что не обманулся, и благодарю вас за то, что во Франции остались ещё такие мужи, о которых, не ошибаясь, можно сказать то, что я сказал о вас.
— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул король, который, стоя в дверях, слышал этот разговор. — Только скажите ему, Тревиль, раз он называет себя вашим другом, что я тоже желал бы быть в числе его друзей, но он невнимателен ко мне. Вот уж скоро три года, как я не видел его, и увидел только после того, как послал за ним. Передайте ему это от меня, передайте, ибо это вещи, которые король сам сказать не может.
— Благодарю, ваше величество, благодарю. Но я хотел бы заверить ваше величество — это не относится к господину де Тревилю, разумеется, — я хотел бы заверить ваше величество, что не те, кого ваше величество видит в любое время дня, наиболее преданны ему.
— Вы слышали, значит, что я сказал, герцог? Тем лучше, тем лучше! — проговорил король, сделав шаг вперёд. — А, это вы, Тревиль? Где же ваши мушкетёры? Я ведь ещё третьего дня просил вас привести их. Почему вы не сделали этого?
— Они внизу, ваше величество, и, с вашего разрешения, Ла Шене их позовёт.
— Да, да, пусть они явятся сию же минуту. Скоро восемь, а в девять я жду кое-кого… Можете идти, герцог, и непременно бывайте при дворе… Входите, Тревиль.
Герцог поклонился и пошёл к выходу. В ту минуту, когда он отворял дверь, на верхней площадке лестницы как раз показались три мушкетёра и д'Артаньян. Их привёл Ла Шене.
— Подойдите, храбрецы, подойдите, — произнёс король. — Дайте мне побранить вас.
Мушкетёры с поклоном приблизились. Д'Артаньян следовал позади.
— Тысяча чертей! Как это вы вчетвером за два дня вывели из строя семерых гвардейцев кардинала? — продолжал Людовик XIII. — Это много, чересчур много. Если так пойдёт дальше, его высокопреосвященству через три недели придётся заменить состав своей роты новым. А я буду вынужден применять указы во всей их строгости. Одного — ещё куда ни шло, я не возражаю. Но семерых за два дня — повторяю, это много, слишком много.
— Поэтому-то, как ваше величество может видеть, они смущены, полны раскаяния и просят их простить.
— Смущены и полны раскаяния? Гм… — недоверчиво проговорил король. — Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией гасконца. Подойдите-ка сюда, сударь мой!
Д'Артаньян, поняв, что эти слова относятся к нему, приблизился с самым сокрушённым видом.
— Вот как? Что же вы мне рассказывали о каком-то молодом человеке? Ведь это ребёнок, совершеннейший ребёнок! И это он нанёс такой страшный удар Жюссаку?
— И два великолепных удара шпагой Бернажу.
— В самом деле?
— Не считая того, — вставил Атос, — что, если бы он не спас меня от рук Каюзака, я не имел бы чести в эту минуту принести моё нижайшее почтение вашему величеству.
— Значит, он — настоящий демон, этот ваш молодой беарнец, тысяча чертей, как сказал бы мой покойный отец! При таких делах легко изодрать не один камзол и изломать немало шпаг. А ведь гасконцы по-прежнему бедны, не правда ли?
— Должен признать, ваше величество, — сказал де Тревиль, — что золотых россыпей в их горах пока ещё не найдено, хотя богу следовало бы сотворить для них такое чудо в награду за горячую поддержку, оказанную ими вашему покойному отцу в его борьбе за престол.