— Простите, любезный земляк, — произнёс он с улыбкой, — я совершенно забыл о вас. Что вы хотите! Капитан — это тот же отец семейства, только отвечать он должен за большее, чем обыкновенный отец. Солдаты — взрослые дети, но так как я требую, чтобы распоряжения короля и особенно господина кардинала выполнялись…
Д'Артаньян не мог скрыть улыбку. Эта улыбка показала г-ну де Тревилю, что перед ним отнюдь не глупец, и он сразу перешёл к делу.
— Я очень любил вашего отца, — сказал он. — Чем я могу быть полезен его сыну? Говорите скорее, время у меня уже на исходе.
— Сударь, — произнёс д'Артаньян, — уезжая из Тарба в Париж, я надеялся в память той дружбы, о которой вы не забыли, просить у вас плащ мушкетёра. Но после всего виденного мною за эти два часа я понял, что эта милость была бы столь огромна, что я боюсь оказаться недостойным её.
— Это действительно милость, молодой человек, — ответил г-н де Тревиль. — Но для вас она, может быть, не так недоступна, как вы думаете или делаете вид, что думаете. Впрочем, одно из распоряжений его величества предусматривает подобный случай, и я вынужден, к сожалению, сообщить вам, что никого не зачисляют в мушкетёры, пока он не испытан в нескольких сражениях, не совершил каких-нибудь блестящих подвигов или не прослужил два года в другом полку, поскромнее, чем наш.
Д'Артаньян молча поклонился. Он ещё более жаждал надеть форму мушкетёра, с тех пор как узнал, насколько трудно достичь желаемого.
— Но… — продолжал де Тревиль, вперив в своего земляка такой пронзительный взгляд, словно он желал проникнуть в самую глубину его сердца, — но из уважения к вашему отцу, моему старому другу, как я вам уже говорил, я всё же хочу что-нибудь сделать для вас, молодой человек. Наши беарнские юноши редко бывают богаты, и я не думаю, чтобы положение сильно изменилось с тех пор, как я покинул родные края. Полагаю, что денег, привезённых вами, вряд ли хватит на жизнь…
Д'Артаньян гордо выпрямился, всем своим видом давая понять, что он ни у кого не просит милостыни.
— Полно, полно, молодой человек, — продолжал де Тревиль, — мне эти повадки знакомы. Я приехал в Париж с четырьмя экю в кармане и вызвал бы на дуэль любого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купить Лувр.
Д'Артаньян ещё выше поднял голову. Благодаря продаже коня он начинал свою карьеру, имея на четыре экю больше, чем имел на первых порах де Тревиль.
— Итак, — продолжал капитан, — вам необходимо сохранить привезённое, как бы значительна ни была эта сумма. Но вам также следует усовершенствоваться в искусстве владеть оружием — это необходимо дворянину. Я сегодня же напишу письмо начальнику Королевской академии, и с завтрашнего дня он примет вас, не требуя никакой платы. Не отказывайтесь от этого. Наши молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваются приёма туда. Вы научитесь верховой езде, фехтованию, танцам. Вы завяжете полезные знакомства, а время от времени будете являться ко мне, докладывать, как у вас идут дела и чем я могу помочь вам.
Как ни чужды были д'Артаньяну придворные уловки, он всё же почувствовал холодок, которым веяло от этого приёма.
— Увы! — воскликнул он. — Я вижу, как недостаёт мне сейчас письма с рекомендацией, данного мне отцом.
— Действительно, — ответил де Тревиль, — я удивлён, что вы пустились в столь дальний путь без этого единственного волшебного ключа, столь необходимого нашему брату беарнцу.
— Письмо было у меня, сударь, и, слава богу, написанное как полагается! — воскликнул д'Артаньян. — Но у меня коварно похитили его!
И он рассказал обо всём, что произошло в Менге, описал незнакомого дворянина во всех подробностях, причём речь его дышала жаром и искренностью, которые очаровали де Тревиля.
— Странная история… — задумчиво произнёс капитан мушкетёров. — Вы, значит, громко называли моё имя?
— Да, конечно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, как ваше, должно было служить мне в пути щитом. Судите сами, как часто я прикрывался им.
Лесть была в те дни в моде, и де Тревиль был так же чувствителен к фимиаму, как любой король или кардинал. Он не мог поэтому удержаться от выражавшей удовольствие улыбки, но улыбка быстро угасла.
— Скажите мне… — начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менге, — скажите, не было ли у этого дворянина лёгкого рубца на виске?