Луиджи Пиранделло
Три мысли горбуньи
До девяти лет все было хорошо: она благополучно родилась, благополучно росла.
Когда же ей исполнилось девять, судьба точно протянула из тьмы невидимую ручищу и положила ей на голову, сказав: «До сих пор!», и Клементина вдруг перестала расти. Так и осталась – чуть побольше метра от земли.
Врачи тотчас же с помощью науки определили, что она больше не вырастет. Слабость, худосочие, рахит…
Браво! Но попробуйте внушить ногам и туловищу Клементины, что расти больше нельзя! Туловище и ноги с первой же секунды начали расти и решили продолжать, ни на что не обращая внимания. Лишенные возможности расти нормально под ужасным гнетом давившей их ручищи, они упорно росли вбок: ноги – кривыми, туловище – горбом сзади и спереди. Только бы расти…
Впрочем, разве не так растут некоторые деревца, узловатые и искривленные? Так. Но при одном отличии: у деревца нет глаз, чтобы видеть себя, сердца, чтобы чувствовать, ума, чтобы думать, а у бедной горбуньи – есть; над кривым деревцом, как известно, прямые не смеются, на него не косятся, боясь дурного глаза, птички от него не улетают, а на бедную горбунью люди косятся, от нее бегут даже дети; и, наконец, деревцу не нужна любовь: в мае оно зацветает само собой, по законам природы, хотя и кривое, осенью приносит плоды, а бедная горбунья…
Что-то не получилось, а исправить нельзя. Если кто-нибудь пишет письмо и оно не получается, то его рвут и пишут заново. А жизнь? Жизнь не переделаешь заново, не разорвешь, как листок бумаги.
И потом – бог не велит.
Когда видишь такое, и в бога верить не хочется. Но Клементина верила. Потому и верила, что видела себя. Где найти лучшее объяснение тому, что она, невинная, ни в чем не согрешившая, должна через всю жизнь пронести такое огромное горе? А ведь жизнь только одна, и вся она должна пройти, точно злая шутка, насмешка, вся, а не одно мгновение: вытерпел – и конец! И станешь сразу прямой, стройной, ловкой, высокой, и не будет больше никаких страданий… Так нет же! Навсегда такая…
Бог? – ну, конечно, – бог хотел этого; у него была своя тайная цель. Из сострадания надо было делать вид, что веришь этому, иначе Клементина пришла бы в отчаяние. Вера же, напротив, позволяла ей считать свое тяжкое горе благом – высшим, неземным благом. На том свете, конечно. На небе. Каким красивым ангелочком станет Клементина на небе!..
И вот иногда, проходя по улице, она улыбается глазеющим на нее людям. Она словно хочет сказать: «Не смейтесь надо мной! Не надо! Видите, я сама первая улыбаюсь. Такой уж я получилась; я не сама себя создала, так бог хотел, а потому не огорчайтесь, ведь и я не огорчаюсь; раз уж бог так хотел, значит, потом он наверняка воздаст мне за это!»
По правде сказать, ноги не так уж и видны под платьем.
Одному богу известно, какого труда стоит Клементине шагать такими ногами. И все же она улыбается.
Особенно трудно идти потому, что она стремится поменьше раскачиваться, чтобы ее уродство не слишком уж бросалось в глаза людям. Пройти незамеченной невозможно. Она ведь горбунья… Но все же, если двигаться вот так, довольно проворно и скромно, и улыбаться…
Время от времени попадаются действительно жестокие люди: разглядывают ее, пусть даже и с выражением сочувствия, наблюдают, следят за ней, будто хотят понять, как это она ухитряется ходить на таких ногах. Клементина, видя, что ее обычная улыбка не обезоруживает безжалостное любопытство, краснеет с досады, опускает голову; иногда, теряя над собой власть, она спотыкается, чуть не падает; не помня себя, она готова поднять платье и крикнуть такому жестокому человеку: «Вот тебе, видишь? Я – горбунья, и оставь меня в покое».
В этом квартале ее еще не знают. Клементина переехала сюда несколько недель тому назад. Там, где она жила раньше, ее все знали, и никто больше не надоедал. Скоро и здесь будет то же самое. Надо немного потерпеть. Она очень довольна новой квартирой, окна которой выходят на спокойную и чистенькую площадь. Она работает с утра до вечера, изящно и ловко делает коробочки и красивые мешочки для свадеб и рождений. Сестра (у Клементины есть сестра, Лауретта, моложе ее на пять лет, но… она прямая и, мало того, стройная и такая красивая, белокурая, цветущая) работает в мастерской у модистки: она уходит каждое утро в восемь и возвращается вечером в семь. Обе сестры по очереди заменяли друг другу мать; сначала Клементина Лауретте, а теперь Лауретта, хоть она и младше. Но что же делать, если Клементина, к несчастью, осталась наивным ребенком!.. А Лауретта, напротив, приобрела такой богатый жизненный опыт! Если бы не она…
Часто Клементина слушает ее с открытым ртом.
Боже, боже… ну и дела!
Теперь она понимает, что ей, на ее жалких кривых ногах никогда не войти в таинственный мир, о котором рассказывает Лауретта. Но все же зависти она не чувствует, разве только смутную робость и страдальческое умиление от жалости к самой себе. Лауретта рано или поздно уйдет в этот мир, созданный для нее, что тогда станется с бедной Клементиной? Но Лауретта успокаивает сестру, клянется, что никогда не покинет ее, даже если выйдет замуж.
И Клементина теперь думает о будущем муже Лауретты. Кто это будет? Как они познакомятся? Должно быть, на улице… Он на нее взглянет, пойдет следом, потом однажды вечером остановит ее… И что они скажут друг другу? Ах, как это, должно быть, забавно – влюбиться…